Дневник невестки

Список ожиданий. Попросите свою свекровь, пусть напишет в столбик все, что ждет от идеальной невестки. Пусть сочиняет, пусть затребует все, что ей в голову взбредет. А вы потом возьмите этот список и сожгите у нее на глазах. Да! Потому что мы, невестки, никогда не будем такими, как хочет свекровь. Мы такие, как нас слепили мама с папой.

– За что, за что… Снаряды я к орудию таскала.

– Ты же говорила, что была радисткой? Что, не нашлось других – снаряды таскать?

– Не нашлось…

Старушка не хотела отвлекаться, она выкладывала пироги рядами на большой дубовый стол и соображала, где у нее с капустой, где с картошкой, а внук задавал упрямый вопрос:

– Почему? Почему никого не нашлось снаряды таскать?

Боевая старушка отправляла в духовку поддон и насмешливо морщилась. Да как же можно не понять простую вещь? Убило всех, поэтому она ползала из блиндажа к зенитке с ящиком снарядов. Миша наводил орудия. Естественно, все это происходило под огнем. И повезло. Их не убило, и даже не ранило.

В сорок пятом Марья Ивановна вернулась в зеленый домик беременная и «с каким-то подозрительным евреем», как говорила ее тетка, та самая Заведующая библиотекой.

– Знаете что, Михаил… – решила Заведующая. – Я все понимаю: война, любовь… Но езжайте-ка лучше к жене. Возвращайтесь в семью, у вас там дочка, а мы уж сами как-нибудь… У нас тут тесно.

Дед уехал к жене, забабахал там еще одну девчонку и назвал ее Марусей, в честь фронтовой любви. А наша Боевая старушка решила ждать. Она ждала его еще лет десять и даже не сомневалась, что Миша вернется. Когда похоронили Заведующую библиотекой, он приехал в зеленый домик и, как все мы, попался в волшебное кресло. Наверно, шмякнулся с дороги отдохнуть, и так же, как меня, как папочку любезного, его и осенило: «Все, больше я отсюда не уйду».

Вот из-за этого деда, о военных подвигах которого он рассказывал в школе на классном часе, я и называла Антона другом Зильберштейном, хотя, по сути дела, он вовсе никакой не Зильберштейн.

Боевая старушка выбрала меня в подруги, и мы решили выпить. В моем фужере был грушевый компот, и у старушки тоже, мы были трезвенницами, она после инсульта, я по беременности.

– Пью за тебя!

Боевая старушка залпом выпила компот и хряпнула фужер о землю.

– Эх! Однова живем!

Моя дальняя родственница тут же подскочила с веником, подмести стекло. Эта рыжая слишком активно трясла своим развратным платьем и все время кричала то ли мужу, то ли любовнику: «Андрей, ты красивый! Андрей, ты красивый!» Роза Михална быстро направила эту энергию в мирное русло. Она определила родственницу в кухню, выдала ей фартук, и та пробегала как миленькая весь вечер с тарелками-подносами.

Кстати, наша свадьба была хорошим моментом для налаживания международных отношений. Роза пригласила своих сестер, дочерей отца, и обе еврейские тетки приехали и тоже встали поздравить нас с Антоном.

Старшая держала в тонких пальцах маленькую бархатную шкатулочку, а младшая, она была такая пышная дама, что плечи у нее ходили волнами, протянула большую плоскую коробку. «Белье там или покрывало?» – пыталась я угадать. А сестры с напряжением смотрели мне в глаза и тоже пытались угадать, хорошая я девочка или плохая.

– Мы так волнуемся! – задыхалась младшая. – Мы так волнуемся!..

– Марусик, правда… – И старшая заохала. – Я не пойму, чего ж мы так волнуемся?

Они никак не могли начать свою торжественную речь. Пришлось немножко их успокоить. Я улыбнулась теткам:

– Не волнуйтесь! Я хорошая девочка.

Ну, слава богу! Всем прям так сразу полегчало… Тетки отгрузили подарки, и музыку брат Левушка включил, и мы с Антоном вышли танцевать. Вроде даже вальс. Не представляю, как нам это удалось в маленькой гостиной, где, кроме рояля, раскинули еще и столы.

Вот и все, больше мне не пригодилось белое платье. В конце вечера я захотела его снять, пошла переодеться в родительскую спальню. Смотрю, а там сидят, обнявшись, как бездомные котята, и плачут две мои подружки.

– Что воете? – цыкнула я на них.

– Левушка такой хороший… – Они навзрыд мне объясняли. – Там нет, случайно, у Розы Михалны еще одного сына?

Как он успел их охмурить, мне было непонятно. Весь вечер Левушка не расставался с камерой, но я не сомневалась, что у него в кармане лежат телефоны и одной и другой.

Я скинула белое, переоделась и вышла в черном начинать семейную жизнь. На кухне застукала наших свидетелей. Они бесстыдно целовались в такой голодный умопомрачительный засос… Мне даже стало неприятно. Мне грустно стало! Вы поймите: одни стоят и посреди чужой свадьбы предаются внезапно вспыхнувшим страстям, а другим это больше не светит. Я разозлилась и фыркнула, как старая грымза:

– Развратники!