Дневник невестки

Я видела, что мать моя все это время вытворяла с «Докторской» колбаской. Она ее рубила. Тыщ! Тыщ! Тыщ! И мудрейшая Роза начала ей доходчиво объяснять:

– Вареную колбасу нужно резать ровными кружками, а копченую…

У ворот остановилась черная «Волга». Оттуда вышел маленький, но очень важный старикан, при нем была опрятная старушка с корзиночкой яиц. Это были Дед и Бабуля, родители нашего любезного папочки.

Роза Михална их встретила лично у зеленой калитки. Она расцеловала на виду у изумленной публики свою свекровь, которая когда-то колотила ей окошки.

– Проходите, мама. Мы заждались.

И Деду, который рыкнул «Уберите кобеля!», Деду тоже она улыбнулась:

– Здравствуйте, папа! – как ни в чем не бывало.

Дед обернулся на свою машину и щелкнул брелочком. Оказывается, он всегда мечтал о черной «Волге». Раньше, если помните, на «Волге» у нас ездило партийное начальство. Дед тоже был начальством и коммунистом, но статуса ему немножко не хватило, и он проездил на «Победе» до самой пенсии. И вот сто лет спустя из всех машин, которые продавались на рынке, он выбрал именно черную «Волгу». Ему говорили: «Зачем тебе эта рухлядь, ты вбухаешь в ремонт кучу денег…» Но Дед купил.

– Да… – Роза Михална пыталась подобрать словечко и, безусловно, нужное нашла. – Да, папа… Вы у нас теперь шишка! Член политбюро!

Дед улыбнулся, что-то прокряхтел у калитки и пропустил Розу вперед. За этими реверансами наблюдала вся улица. А я во дворике стояла с ребенком на руках, и на меня надвигалась Бабуля.

– Где наш красавчик? – закудахтала она. – Где наш Антон Антоныч? Где наш мальчик?

Я предъявила ей ребенка. Старушка принялась его рассматривать с тревогой, как будто боялась обнаружить изъян. Она немножко подзабыла, как обращаться с двухмесячными детьми, и ухватила малыша не вдоль, а поперек.

– Не держит голову, – заметила Бабуля. – Да он же голову не держит!

Она еще немножко потрясла ребеночка для чистоты эксперимента… И что ты будешь делать! Голова подозрительно болталась. Это был чудесный повод для беспокойства.

– Ох, что ж он голову не держит?! – накручивала старушка. – Ведь он же голову не держит!

Бабуля посмотрела на меня с надеждой, что я сейчас же, как хорошая мать, вскочу на коня и помчусь по врачам, но я стояла, как коза, и улыбалась. С ребенком было все в порядке. Проблемы были у бабушки.

Она являлась продуктом нашей тяжеленькой промышленности до такой степени, что на ней можно было поставить гостовское клеймо. Во всем она старалась разглядеть какую-нибудь заподлянку. Самолеты падают, машины бьются, дети болеют, невестки дурят, соседи завидуют… Подозрительность и закрытость – это были стандартные для ее поколения характеристики. Открытое проявление эмоций порицалось. Смеяться вслух нельзя – смеются только дураки, реветь запрещено – не стоит радовать врагов своей печалью. А потому что «люди злые кругом, могут сглазить» – эту фразочку не только она, но и многие другие в нашем городе любили повторять.

А мы-то, наивные дети, тогда, в девяностые, считали все это пережитками коммунизма, влиянием идеологии… Ничего подобного, «не высовывайся» – это древнейшая стратегия. Народ наш русский давно подметил: те, кто живет нараспашку, первыми получают по морде. Поэтому в целях безопасности нужно слиться с ландшафтом, то есть жить как все.

По детству мы наивно полагали, что мыто уж заржем, когда захочется, и зарыдаем где придется. Не тут-то было, господа! Совсем не просто избавиться от генетических рефлексов. Нас с другом Зильберштейном отливал тот же самый завод, что и Бабулю. Поэтому и мой системник жутко тормозил. Так что сейчас я тупо пялилась на новое Бабулино платье и молчала. В моем сознании пропищало как из суфлерской будки: «Какое удачное платье! Как оно вас освежает!» – но, увы, в эфир я этот комплимент не пропустила. Не научили нас вот так просто в открытую восхищаться и комплименты говорить. Поэтому пришлось в десятый раз услышать: «Что ж он голову не держит! Да что ж он голову не держит!»

– За стол! Все за стол! Мама, проходите, пожалуйста! – спасла меня Роза Михална.

И все почапали к столу, расселись, принялись спрашивать, что там в кастрюльке так вкусно пахнет, и Роза разливала по тарелкам чихиртму, и все повторяли за ней «чихиртма», «чихиртма»…

А я осталась в саду за летним столиком. Ребенка покормила и смотрела, как он засыпает у меня на руках. Мне очень нравился мой сын, особенно когда молчал. И если бы не всякие дела, я так могла бы час и два сидеть с ним и рассматривать маленькие пальчики – под солнцем они насквозь просвечивали, как дорогой фарфор. А я под тем же освещением была похожа на черта. Волосы наспех затянуты в хвост, майка болтается, джинсы висят, сама вся бледная, ручки тонкие, под глазами синяки…

– Детка, – выглянула ко мне Роза Михална. – Иди покушай.

– Да ладно… – Я не хотела оставлять ребенка. – Я тут с тарелкой сяду.

– Что ладно? Нужно и о себе думать. Он же спит у тебя. Положи дите в колясочку и поешь спокойно, как человек, за столом.

Мать моя тоже вышла и сразу начала меня тонизировать.