Дневник одержимого Виагрой

Когда телеоператор пытается забрать у меня стакан со шнапсом, чуть не возникает драка. Быстрое перемирие достигается благодаря деловому предложению его жены: я могу держать мой шнапс до тех пор, пока не поставлю его на пол в этом конкретном месте, и не пью его во время ответа на вопрос. Хорошо?

Но как только прояснилась эта ситуация, возникает новая, равная по силе потенциальная опасность.

— Хммм… ты блестишь, — говорит репортерша. И, ничего не объяснив, достает из сумочки то, что женщины, как я предполагаю, называют компакт-пудрой, а гетеросексуальные мужчины, я знаю, именуют гримом. Я знаком с несколькими стриптизерками, которые пользуются такими штучками для того, чтобы прятать в них наркотики. А когда репортерша говорит: «Нужно припудрить ваш нос», первое, что мелькает у меня в голове, — это вот тебе штука! И я представляю, как она вдруг достает что-то типа запрещенного порошка, насыпает пару полосок и дает нам всем понюхать.

— Отлично! — говорю я. — Ты принесла понюхать? Это как раз то, что нужно для этого интервью, чтобы оно было таким, каким должно быть.

Судя по тому, каким взглядом она меня одаривает, я с таким же успехом мог попросить дать мне какой-нибудь смазки и при этом поинтересоваться, как пройти в ближайшую начальную школу. Она открывает эту штучку, тычет в нее раз или два, а затем набрасывается на меня с хорошо попудренным тампоном. Мои чувства, уже находящиеся в повышенной степени боевой готовности, переключаются в состояние «бейся или отступай», и я резко пасую перед наступающей косметикой. После нескольких успокаивающих, восстанавливающих уверенность в себе слов я позволяю репортерше попудрить мне лоб, нос и щеки.

Когда я решаю, что пудры уже достаточно, я говорю ей, что ее мягкое прикосновение возбуждает меня, и она немедленно прекращает. Она улыбается. Хорошо. Она знает, что я шучу, но понимает…

Последние поправки и корректировки сделаны, еще несколько мгновений — и мы «поехали».

Здесь следует заметить, что по природе своей я склонен к уединению до степени, какую некоторые (фактически, многие) называют скрытностью. Я терпеть не могу, когда меня фотографируют, и не выношу звука своего голоса в записи. Добавьте к этому факт, что я нахожусь под воздействием чего-то большего, нежели свежий морской воздух, приносимый ветром с Тихого океана, и никого не должно удивлять, что я начинаю вести себя так же, как Луис Фаррахан[19] на пресс-конференции, когда кто-то спросил его, почему он забросил многообещающую карьеру певца в стиле калипсо[20].

Сильно потею (где уж тут удержаться гриму) и подробно консультируюсь с Адвокатом внутри меня до того, как осторожно отвечаю на каждый вопрос (кое-кто внемлет «ребенку внутри себя»[21], что одновременно занимает и удовлетворяет «внутреннего педофила», а я внимательно слушаю своего Внутреннего Адвоката). В результате получается один из самых неуклюжих разговоров из тех, в которых я когда-либо участвовал.

Репортерша, единственное лицо вне кадра, которое я могу узнать с определенной степенью уверенности в неосвещенном месте, учитывая ее близость ко мне, кормит меня заранее приготовленными вопросами о моем пенисе, пенисах вообще, функциональных возможностях моего и других, легальных наркотиках, на которые выписывают рецепты, нелегальных наркотиках, которых полно на дискотеках, а также о причудливых и неестественных комбинациях всего вышеперечисленного. Несмотря на нервы и выпитое, мои ответы сдержанны и консервативны. У меня, так, между прочим, в Управлении полиции Сан-Франциско лежит заявление о приеме на работу. И вообще, когда-нибудь я, возможно, могу изъявить желание выдвинуть свою кандидатуру на выборы.

Поэтому просто ни к чему признаваться в грехах страсти и прочих делах по телевидению.

Я не помню точно, какие вопросы были заданы. Фактически, я помню только две вещи из всего интервью:

1. Задав мне вопрос, репортерша начинает кивать медленно и сверхтеатрально, так поощряюще кивает отец или мать своему ребенку, пытающемуся прочесть свое первое предложение. В последующем, будучи участником подобных интервью перед телекамерой с различными репортерами для различных телепередач, я смогу сказать с определенной ответственностью, что все телерепортеры делают это с целью, функционально идентичной киванию родителей детям при чтении. Репортер вытягивает из вас ответ, поощряя каждое слово оценивающим кивком, не давая таким образом потоку слов иссякнуть. И чем больше потребуется слов для этого потока, тем кивки будут ниже и драматичнее. В один из моментов интервью, когда мы говорим о полностью гипотетической ситуации, мой Внутренний Адвокат позволяет мне говорить открыто, что я и делаю. После почти сорока пяти секунд моих разглагольствований (что сродни вечности для телевизионного интервью) голова репортерши качается так смешно и дико, что при этом странном свете кажется, будто она потеряла интерес к моим ответам и принялась отсасывать что-то у камеры.