— Ну, вот какое предложение, — говорит она. — Я ставлю тебя в график. Ты выступаешь через каждую неделю, семьдесят пять долларов за ночь. Вдобавок получишь еще кипу талонов на выпивку. Можешь пользоваться сам, а можешь отдать друзьям. Все равно. О да, к тому же у тебя есть возможность записать в список приглашенных двух человек каждую неделю.
— Сильно, блин.
Глоток. В эту вторую ночь я еду в клуб со смешанными чувствами. С одной стороны, я неплохо поел. Я — официально крутой.
С другой стороны, у меня договорные обязательства выйти перед двумя сотнями человек в облегающей тело синтетической одежде и трясти задницей, как дикарь (помимо всего прочего). Хотя многие проделывают куда более сумасшедшие штуки ради того, чтобы заработать на жизнь, для меня такое внове.
Колетт знакомит меня с девушками. Все они красавицы. Одеваясь, она рассказывает, где сегодня ночью нас разместит. Я должен быть на главной сцене. Еще глоток. К 10.30 вечера мы все расставлены по местам и начинаем вертеть своими попами. Это действительно очень странно — оказаться на сцене бондаж-клуба без рубашки в свете красного фонаря, будучи окруженным толпой пресыщенных, циничных завсегдатаев, как бы вопрошающих: «Ну, что там дальше?», и знать, что если сейчас прекратишь крутить задницей, то произойдет что-то нехорошее.
Итак, звучит вторая песня, и я начинаю вращать задом, приковывая к себе внимание пары сотен человек, стоящих передо мной. И сорок пять секунд я на вершине славы.
Антропологическое наблюдение № 1. Отрывки бондажных сцен мелькают на нескольких мониторах по всему клубу. Некоторое время спустя я расслабляюсь достаточно, чтобы замечать их со сцены.
Удивительно. Там непосредственно сексом не занимаются. Просто толпа, одетая в нечто кошмарное, в противогазах, шлепает друг друга и туго перетягивает один другому гениталии до такой степени, пока они не пойдут всеми цветами радуги. Но никакого секса.
Время летит. В час ночи приходит Колетт и говорит, что я поработал на славу, вручает мне конверт, полный денег, и просит меня, если смогу, прийти на следующей неделе: она собирается уволить другого танцора.
Я соглашаюсь. И иду с тремя девушками в пахнущую потом голых людей раздевалку. Обтершись полотенцем и переодевшись, я спускаюсь вниз как раз к печальному объявлению диджея, которое звучит так: «Если вы здесь не работаете или не спите с тем, кто здесь работает, то покиньте помещение прямо сейчас». Я остаюсь просто потому, что имею на это право. И тут же замечаю, что у бара происходит маленькая стычка. Это Иви. Она спорит с одним из вышибал, усиленно указывая на меня. Вышибала поворачивается ко мне и спрашивает:
— Она спит с тобой?
Я в затруднительном положении.
— Конечно, — говорю я. — Почему нет.
Эта ночь была первой из многих, в которые я здорово разочаровывал девушку, которая считала, что оттого, что я выступаю на сцене бондаж-клуба, я, во-первых, что-то вроде порнозвезды, во-вторых, имею невообразимый набор садистских пыточных инструментов и секс-игрушек и/или, в-третьих, холост и доступен.
Скучная правда заключается в том, что я никогда не участвовал в порно. Я вовсе не склонен к бондажу и нахожу склонных к этому несколько странными. Не поймите меня неверно. Как и всем, мне нравится, когда любимая девушка надевает на меня наручники. Но только иногда. А хлысты, цепи и кожаные маски с молнией на месте рта — это немножко слишком для меня.
В то же время, когда я занимал должность танцора, у меня была подружка, которой я был очень верен.
Персональное наблюдение: гетеросексуальный танцор-мужчина не получает такого количества предложений для, что называется, нормального секса, как кому-то может показаться. Танцовщицы, с кем мне приходилось работать, напротив, должны были иметь при себе вышибалу, поскольку, без всякого сомнения, какой-нибудь перебравший придурок все равно либо привяжется с каким-нибудь грязным предложением, либо попытается за что-нибудь схватить, и так далее. И никак не наоборот. Когда мужики подваливают к танцовщицам и всё (в натуре) выкладывают, то девушки просто смотрят.
Ко мне ни разу никто из девушек не подошел и ничего не предложил. Они только смотрели. Порой я замечал девушку приблизительно в десяти метрах от себя, перегнувшуюся через барьер и часами смотревшую на меня в упор. Но никто из них никогда не подходил. Иногда кое-кто из них, под кайфом, подбегали и неестественно смотрели на меня. Но если я реагировал на это взглядом или улыбкой, то они тут же хихикали и убегали. За годы работы ко мне несколько раз подкатывали мужчины, которые хотели от меня, скажем, такого разносола, как участия в гомосексуальной холостяцкой вечеринке, чтобы понаблюдать, как я занимаюсь сексом с их женами, которые, между прочим, если бы они там присутствовали, держались бы подальше и всячески отмахивались бы от меня в тот момент, когда на них указывали мужья.
Ни одно из подобных предложений принято не было.