Дневник отчаявшегося

Я увидел его потом вблизи еще раз. Именно в ту, полную предчувствий, осень 1932 года, когда Германию начало лихорадить. Мы с Фридрихом фон Мюкке ужинали в мюнхенской «Остерии Бавария», когда он вошел в ресторан, один, без обычных телохранителей, и занял место за соседним столиком. Он сидел там среди немцев, уже могущественный человек… чувствовал, что мы наблюдаем за ним и критикуем, чувствовал себя поэтому очень неудобно и сразу же принял воинственный вид мелкого чиновника, который вошел в дорогой ресторан, но теперь, когда занял место, требует за свои большие деньги, «чтобы его обслуживали и обращались с ним так же хорошо, как с благородными господами по соседству».

Да, вот он и сидел там, сыроед Чингисхан, трезвенник Александр, Наполеон без женщин, бисмаркианец, которому пришлось бы пролежать в постели добрых четыре недели, если бы кто-то насильно скормил ему хоть один бисмарковский завтрак…

Я приехал в город на машине, в то время, в сентябре 1932 года, улицы были уже небезопасны, поэтому у меня наготове был пистолет и я мог бы легко застрелить его в почти безлюдном ресторане.

Я бы сделал это, если бы осознавал роль этого наглеца и предвидел наши многолетние страдания. В то время я принимал его лишь за героя юмористической газеты и не стал стрелять. Да это было бы и бесполезно, наше мученичество уже предрешено на высшем совете, и даже если бы он был привязан к железнодорожному полотну, то приближающийся скорый поезд заранее бы сошел с рельсов.

Сегодня много говорят о покушениях, которые предпринимались и проваливались. Так оно и продолжится, и ему будет сопутствовать удача, пока не придет час. Когда он наступит, гибель будет подкрадываться к нему со всех сторон — даже из тех углов, о которых никто не подозревал. В течение многих лет (и это как раз относится к ныне успешной стране демонов) бог будто спит. «Но если угодно будет Господу, — гласит русская пословица, — то и веник выстрелит»[38].

Май 1937

Новый скандал сотрясает Германию. Путци Ганфштенгль[39], отпрыск известной мюнхенской издательской семьи и до сих пор enfant gate[40] всей гитлеровщины, в одночасье лишается милости и низвергается богами нелепейшим образом. Холодным февральским утром его заманивают в самолет, направляющийся якобы в Испанию, пытаются сбросить во время выполнения мертвых петель, и когда из-за хладнокровия и немалои физической силы этого человека все же отказываются от таких попыток, самолет сажают в открытом поле в десятиградусныи мороз и разыгравшуюся снежную бурю. И вот в городском костюме и обуви на тонкой подошве этот любимец богов оказывается где-то в гиперборейских лесах Тюрингии, едет обратно в Берлин и обнаруживает, что его управление — а он был руководителем зарубежной пресс-службы — закрыто. Английский посол сэр Эрик Фиппс, который уже позаботился о Брюнинге и министре Тревиранусе[41] во время путча Рёма, расправляет над ним крылья своей защиты и помогает бежать в Англию.

Причиной такого довольно необычного отстранения от должности стали слишком критические высказывания Ганфштенгля о вмешательстве Германии в дела Испании, и, кроме того, защищая одну кинокомпанию, он затронул интересы министра пропаганды. Говорят еще, что в пьяном виде Ганфштенгль неосторожно проговорился в парижском кафе о тайных связях Гиммлера с Тухачевским[42] и его людьми, которые в то время сидели на скамье подсудимых в Москве, — эти высказывания были перехвачены агентами Сталина и привели к раскрытию всего заговора. Как бы то ни было, Ганфштенгль, с которым я ужинал в мюнхенской «Регине» всего несколько недель назад и который показался мне человеком приятным, умеющим хорошо держать себя, сидит сейчас в Англии, обиженный, а поскольку он является последним живым свидетелем, знающим тайну пожара Рейхстага, в Берлине опасаются худшего и, чтобы предотвратить постыдные разоблачения, отправляют восьмидесятилетнюю мать Ганфштенгля в Лондон, чтобы та заверила сына в Salva guardia[43] германского правительства, и особенно господина Геринга, в противном случае…