Дневник отчаявшегося

В противном случае! Ганфштенгли связаны с Германией всеми экономическими интересами, находятся здесь и подвергаются вмешательству государства. Мать едет, но сын никак не соглашается и заявляет, что хорошо знает цену обещаниям Гитлера и Геринга. Таково было состояние поучительного дела еще несколько дней назад. Я завтракаю вместе с господином Арно Рехбергом[44] у сестры Путци — Эрны, которая много лет назад, после неудавшегося переворота в Фельдхеррнхалле, спрятала Гитлера в своем доме и до сих пор фактически может считаться «Lady patroness» Третьего рейха. Сейчас она кипит от ярости, перекладывая всю вину в этом скандале на Геббельса, обвиняя его в зависти, мстительности и припоминая ему старую историю, известную до сих пор лишь в общих чертах. Поздней осенью 1933 года, когда она жила в уединенной вилле к востоку от Мюнхена на окраине пригорода Богенхаузен, кто-то в ее отсутствие проник к ней в дом, перевернул все на письменном столе, но не нашел того, что искал, — господин Гиммлер, к которому она обратилась за помощью, объяснил ей после завершения расследования, что это была выходка очень высокого лица, недосягаемой величины для него, и что целью преступления, вероятно, были не только ее письма, но и ее жизнь. Поэтому он отказывается делать что-либо еще и настоятельно советует ей переехать в город. Она прислушивается к совету и рассказывает мне, что «высокопоставленным лицом» был господин Геббельс, который был заинтересован в получении некоторых писем, адресованных Гитлером, чтобы в чрезвычайной ситуации, например после потери должности и бегства за границу, использовать их против своего Господина и Владыки. Забавный случай, ведь наш великий, но по росту невысокий Маниту в так называемую эпоху борьбы, говорят, добивался любви этой невероятно высокомерной женщины, формы которой напоминали известную бронзовую статую Баварии. Вот так мы и живем в Германии. Кстати, у Эрны Ганфштенгль завтракает с нами молодая англичанка, она из тех, кого воспринимают как нечно среднее между девушкой из рекламы туалетного мыла и архангелом. Ее зовут Юнити Митфорд[45], и она сидит в Оберзальцберге при дворе герра Гитлера, намереваясь стать кайзершей Германии и добиться великого примирения между Германией и Англией. Что ж, эта преуспевающая дама и он, самый великолепный из всех: bon voyage…

А тем временем я был в Берлине — в том Берлине, который вобрал в себя все самое хорошее, практичное, искусное, и все же, на мой неопытный взгляд, он напоминает чудовищную машину, которая с громким шумом и гулом любит работать вхолостую. Хотел бы объяснить этот момент — нет, я не верю во всеобщий трудоголизм берлинцев, о котором часто говорят. Мне хорошо известны «телефонирование с активной жестикуляцией», знаменитые ежедневники, в которых на три месяца вперед каждая минута занята делами и «совещаниями», я знаю эту идеальную организацию любой ценой, эту отчаянную склонность к псевдоамериканизму и вице-фельдфебельскому порядку, которые вызывают отвращение во всем мире и которые эту несчастную страну постоянно ввергают во внешнеполитические катастрофы, пока она позволяет представлять себя этому, так сказать, безнадежному городу.

Не верю, что за претензиями Берлина на звание самого трудолюбивого города Германии стоит его сущность. Скорее истерическая жажда деятельности, которая означает, наверное, бегство от осознания собственного бездушия… Думаю, что это блеф, который возвышает каждого рабовладельца двух молоденьких секретарш до «господина директора», флигель жилого дома-казармы до «садового павильона», разговор спекулянта по поводу партии бульонных кубиков или презервативов до «совещания». Хотел бы верить в то, что в Берлине является настоящей сущностью, что надежно и кто действительно создает — в рабочего восточных кварталов, в кондуктора трамвая, почтальона и ломового извозчика, я верю в таксиста, который на днях, когда понадобилась машина в дальний пригород, как добрый внимательный отец, предупредил меня о высокой цене и, имея возможность надуть, в порыве прусской бережливости порекомендовал городскую железную дорогу…