Дневникъ паломника

Послѣ ужина хозяинъ провелъ насъ въ спальню, просторную комнату, со множествомъ ярко-раскрашенныхъ деревянныхъ изображеній благочестиваго, но нѣсколько мрачнаго характера, — собранныхъ здѣсь по всей вѣроятности для того, чтобы вызывать кошмары у нервныхъ людей.

— Пожалуйста, разбудите насъ во время, — сказалъ Б. хозяину. — Было бы очень непріятно проснуться въ четыре часа пополудни и убѣдиться, что прозѣвали представленіе, ради котораго пріѣхали сюда изъ Англіи.

— О, будьте покойны, — отвѣчалъ тотъ. — Вы и сами не проспите. Всѣ наши и вся деревня будетъ на ногахъ къ пяти часамъ, кромѣ того здѣсь подъ окнами зададутъ концертъ, да и пушка на Кофелѣ…

— Послушайте, — перебилъ я, — этого для меня мало. Не думайте, что меня разбудятъ крики подъ окнами, музыка, землетрясеніе, взрывы и тому подобныя вещи. Кто нибудь долженъ придти ко мнѣ въ спальню, поднять меня, посадить на кровати и присмотрѣть, чтобы я не заснулъ опять на кровати или на полу. Вотъ какъ нужно меня будить. Не говорите же мнѣ о шумѣ, концертахъ, пушкахъ и прочемъ вздорѣ. Я знаю, къ чему это приведетъ: я вернусь въ Англію, не увидавъ представленія. Меня нужно будить утромъ, а не убаюкивать.

Б. привелъ хозяину сущность моей рѣчи; тотъ засмѣялся и поклялся всѣми святыми, что самъ придетъ будить насъ, и такъ какъ онъ казался сильнымъ и рѣшительнымъ дѣтиной, то я положился на его обѣщаніе, пожелалъ ему «покойной ночи» и поспѣшилъ снять сапоги прежде чѣмъ засну.

Вторникъ 27

Пріятное утро. — Что можно сказать о представленіи Страстей. — Лекція Б. — Неудобочитаемое описаніе Оберъ-Аммергау. — Преувеличенное описаніе его погоды. — Врядъ-ли вѣрный очеркъ исторіи представленій. — Хорошее лицо. — Обрадованный школьникъ и его непросвѣщенные родственники.

Я лежалъ въ постели, или, вѣрнѣе сказать, сидѣлъ на зеленой сатиновой обшитой кружевомъ подушкѣ, когда писалъ эти замѣтки. Такой же зеленый сатиновый обшитый кружевомъ тюфякъ лежалъ на полу подлѣ моей кровати. Б. возсѣдалъ на тюфякѣ и курилъ трубку. Мы только что позавтракали — чѣмъ? ни за что не догадаетесь — кофе съ булками. Мы намѣрены пролежать въ кровати цѣлую недѣлю, во всякомъ случаѣ до вечера. Двѣ англійскія леди занимаютъ спальню рядомъ съ нашей. Кажется онѣ тоже рѣшились не выходить изъ нея цѣлый день.

Намъ слышно, какъ онѣ ходятъ по комнатѣ, и о чемъ-то бесѣдуютъ. Это продолжается уже добрыхъ три четверти часа. Повидимому онѣ чѣмъ-то разстроены.

Здѣсь очень хорошо. Сегодня дается второе представленіе, для тѣхъ, кому не удалось попасть на первое. Къ намъ въ открытыя окна доносится мѣрное пѣніе хора. Ослабленные разстояніемъ, эти жалобные, рыдающіе звуки, смѣшиваясь съ болѣе рѣзкими нотами оркестра, навѣваютъ на насъ какую-то сладкую скорбь.

Мы видѣли представленіе вчера, а теперь бесѣдуемъ о немъ. Я объявляю Б., что не знаю, какъ приняться за отчетъ. Не знаю, что сказать объ этомъ представленіи.

Съ минуту онъ курилъ молча, потомъ, вынувъ трубку изо рта, спрашиваетъ:

— Да какая надобность вамъ говорить?

Вотъ въ самомъ дѣлѣ счастливая мысль. Гора съ плечъ долой. Что за бѣда, если я ничего не скажу? Кому какое дѣло, что и о чемъ я буду говорить? Никто этимъ не интересуется — къ счастью для себя. Это очень утѣшительная мысль для издателей и критиковъ. Добросовѣстный человѣкъ, зная, что его слова имѣютъ вѣсъ и значеніе, побоится и выговорить ихъ. Но тотъ, кто понимаетъ, что отъ его словъ никому ни тепло, ни холодно, можетъ разводить какіе угодно цвѣты краснорѣчія. Чтобы я ни сказалъ о представленіи Страстей въ Оберъ-Аммергау, никому отъ моихъ словъ не будетъ ни тепло, ни холодно. И такъ я буду говорить, что мнѣ вздумается.

Но что же именно? Могу-ли я сказать что нибудь, что уже не было сказано, — и притомъ гораздо лучше? (Авторъ всегда увѣряетъ, будто всякій другой авторъ пишетъ лучше его. Въ дѣйствительности онъ этого вовсе не думаетъ, — какъ вы сами понимаете — но слѣдуетъ дѣлать видъ, что такъ думаешь). Читатель уже знаетъ все, что я могу сказать, а если не знаетъ, то врядъ-ли желаетъ знать. Не трудно наговорить съ три короба, когда говорить, въ сущности, не о чемъ, какъ было до сихъ поръ въ моемъ дневникѣ. Но когда есть о чемъ говорить, то право радъ бы быть трубочистомъ, только не авторомъ.

— Почему бы не начать съ описанія Оберъ-Аммергау? — говоритъ Б.

Я отвѣчаю, что его уже Богъ знаетъ сколько разъ описывали.

Б. возражаетъ: