Дневник пани Ганки (Дневник любви)

Ну и я этому не удивляюсь. Яцек без всякого злого умысла вызвал его тогда на дуэль и ранил в руку. К тому времени ни один из них еще не получил моего согласия, и оба имели равное право добиваться моей взаимности. Разошлись они непримиренными. Два ближайших друга стали злейшими врагами.

Сам бог послал его мне сейчас. (Ведь важно и то, что Ромек, не встречаясь с людьми нашего круга, никому не проговорится). Я как раз выходила после примерки, когда встретила его. И чуть не вскрикнула от радости. Он слегка побледнел (как это мило с его стороны!), но поскольку мы столкнулись лицом к лицу, ему не удалось ограничиться одним поклоном. Кроме того, я уже протянула ему руку.

Я сказала ему, что он возмужал и похорошел. Так в конце концов и было. Раньше у него были узковатые плечи, он был слишком худой, и в его поведении чувствовалась какая-то наивность. Сейчас он быстро пришел в себя и сразу согласился меня провести. Я умышленно шла очень медленно, чтобы иметь время обо всем ему рассказать.

Вот я и сказала ему, что со мной ухаживал один пан, оказавшийся шпионом. Поскольку его видели в моем обществе, то военные власти полагают, что хоть он и бежал из Варшавы, но попытается связаться со мной. Меня обязали, немедленно дать знать, как только это произойдет. Затем я подробно пересказала Ромеку содержание письма Роберта и спросила, что мне делать. (О курах я, конечно, не упоминала, так как эта деталь несущественная, а историю романтического ореола лишает).

Внимательно выслушав меня, Ромек сказал:

— Как ты можешь хоть минуту колебаться! Если бы ты даже и хотела выполнить просьбу того шпиона, то не смогла бы этого сделать, а только навлекла бы на себя серьезные неприятности.

— Почему?

— Это же очень просто. После его бегства наверняка кто-то приставлен следить за его сейфом в банке. Было бы слишком наивно не сделать этого. И каждый, кто попытается открыть сейф, будет тут же арестован.

Я вздрогнула.

— Какой ужас!

— Еще бы. Тем более что тебя признали бы, и вполне справедливо, сообщницей шпиона.

Я посмотрела на него с недоверием.

— Ты шутишь? А положение моего мужа?..

— Даже если бы твой муж был министром, это не спасло бы тебя от обвинительного приговора и тюрьмы.

— Так что же мне делать?

— Как можно скорее отдай это письмо, как тебе сказано.

— Но это все равно, что приговорить этого человека к смерти!

— Тем лучше. Он шпион, и его надо обезвредить.

— Ты рассуждаешь по-мужски, — ответила я через минуту. — Все совсем не так просто. Ты не принимаешь во внимание, что, последовав твоему совету, я выдам человека, который не имеет в мире никого, кроме меня. Человека, который мне доверился. Если бы ты был на его месте, то смотрел бы на все иначе.

Ромек улыбнулся.

— Я не мог бы быть на его месте по двум причинам. Во-первых, я не представляю себе такой ситуации, в которой согласился бы подвергнуть тебя опасности, а во-вторых, я не шпион. А ты, прежде всего, должна исходить из того, что ты полька, жена польского дипломата. Как же ты можешь даже думать о том, чтобы стать союзницей человека, который является врагом государства?

Я не могла не признать справедливости его слов. В конце концов, я, пожалуй, и сама поступила бы так, как он посоветовал. Но это не может освободить меня от угрызений совести за свой поступок.

Ромек был бы милым молодым человеком, во всех отношениях милым, если бы не его основательность, если бы не это странное желание выискивать в каждом обычном повседневном деле какие-то великие знамения. Я уверена, что если бы я его поцеловала, когда мы прощались в подъезде (а у меня, к слову, было такое желание), то он расценил бы это как согласие на развод с Яцеком и опрометью бросился бы к портному, чтобы заказать себе свадебный фрак. Ромек не желает мириться с реальной действительностью. Я уверена, он не понимает, что такое флирт, а роман мог бы себе представить только как чистое единение душ, и непременно где-то на Капри. Конечно, единение пожизненное. И чтобы быть погребенными в одной могиле. Подумать только, сколько этот человек теряет удовольствий, которые заведомо его не обошли бы, если бы не это его убийственно серьезное отношение к жизни. А жаль…

Я взяла с собой все. Так велел мне майор по телефону. Кур, обертку и письмо. Как только я появилась в кабинете майора, туда сразу же пришли полковник Корчинский и еще двое каких-то господ в штатском. Страшно вспомнить, что они вытворяли. Рассматривали все сквозь лупу, даже и кур. Изучали бумагу, веревки, клей, чернила. Что-то там забирали на просвечивание, порезали тех несчастных кур складным ножиком, словно надеялись найти что-то и в них. Наконец майор вытер руки и сказал:

— Все складывается замечательно. Возьмите, пожалуйста, этот ключик.

Я испугалась.

— А зачем он мне?

— Сейчас я вам все объясню. Сегодня уже поздно, а завтра утром вы пойдете в банк и откроете сейф. Это последняя дверь справа в третьем ряду снизу. Вы заберете то, что там лежит, спрячете в сумочку и пойдете пешком домой.

— Но простите! — возмутилась я. — Почему я должна это делать?