Дневник писателя

Середина романа (жизнь Лизы с Шубиным) показалась мне вялой (не завладевает читателем). Думаю, тут причина и та, что не удался сам Шубин. Я его не вижу и не слышу. Лиза, здоровая, честная, идущая каким-то своим путем, — лучше. И всего лучше — конец, самоубийство Мары (она бросается с моста в реку), и последняя глава: старый, довольно цинический профессор, в свое время «так себе» взявший Мару, узнает о ее гибели — и на лекции доктора Жака (о волнении, жалости, аффектах) — никак не может успокоиться и разрешить своих волнений: о погибшей, о судьбе Лизы, о будущем маленького ее сына — сына душевнобольного отца.

«Лекция окончилась. Профессор поздравил Жака с успехом.

Все еще было ветрено. Горбатая улица раздалась, под нею открылась другая — ровная и очень оживленная. Профессор остановился, придерживая свою кротовую шляпу. Отчаяние ли в нем было или надежда, он и сам не знал. Не разум его, а все существо — ну да, душа — переполнилось томлением, любопытством, испугом».

В общем, «Мара» написана хорошо — крепче, сложнее, значительнее первого романа Городецкой («Несквозная нить»). Писательница работает, учится, живет (и, видимо, не зря) в европейской столице, центре мировой литературы. Это помогает ей выходить на «столичную» дорогу, обрабатывать и закалять свое изящное дарование. Вряд ли соблазнят ее запоздалые провинциализмы Леонова. Вряд ли откажется она и от свободы. Можно только ей пожелать и далее идти простым, естественным, но и нелегким путем художника.

— Ну вот и видно, что вы пристрастны, — рассуждаете, как эмигрантский писатель, благосклонны к здешнему, жестоки к советскому.

— Нет я Леонову зла не желаю. Напротив — добра. Но для пути добра должен он устыдиться «Соти». А там видно будет. Он еще молодой и талантливый человек.

ВОЙНА {144}

В последнем, замечательном произведении Марселя Жуандо («Тит Лелонг»)^{145} есть такая сцена. Сабина, молодая девушка, дочь разоренного на войне деревенского дворянина (и Дон Кихота), проводит с сестрами вакации у тетки, в небольшом городке. Рядом с теткиным садом — семинария. Вечером Сабина замечает странную сигнализацию из семинарской мансарды. Лампа выписывает в темноте огненные буквы, каждую по три раза, все медленнее и медленнее. Сестра Сабины записала их. И разобрала: «Отъезд миссий в Китай в следующем месяце. Готова ли ты? Гос ноль нуждается в тебе».

Сабина поражена. Вырезав из картона буквы, она на другой же день ответила — завязалась переписка. Сначала молодого семинариста посадили за нее в карцер. Но потом выяснилось, что это не простая забава: световыми сигналами он «проповедовал» неизвестному зрителю то, чем был сам полон. По его мнению, «ничего нельзя ждать от нашей Европы, война выпила лучшую ее кровь, и раз случилась эта война, значит, Евангелие еще не понято». Сабина встретилась наконец на площади городка с этим таинственным благовестителем. С изумлением узнала в нем Антельма Жерико, сына того самого бакалейщика Жерико-Лорей, который купил у ее отца дом, поселился в нем, оставив для семьи Лелонг нижние, худшие комнаты — и всячески преследовал ее отца. «Антельм не менее изумился и возблагодарил Провидение за доставленный случай встретить людей, которых, как и его самого, столь мучила скупость отца. Теперь, по крайней мере, он хоть мог принести извинения».

Но дело, разумеется, не в извинениях. Он тотчас же заговорил о Китае и миссиях.

«Сабина дышала глубоко, радостно. Она нашла смысл жизни. Она нашла способ дать своей жизни некий смысл. Через пятнадцать дней она получила от отца разрешение поступить к сестрам-миссионеркам Пикпюса, и родной город не увидел уже ее больше. Год тому назад она скончалась в Шанхае».

* * *

Сабина умерла. Но сколько ее сестер живы, действуют, служат, «нашли смысл жизни»!

В огромном павильоне Католических миссий на выставке^{146} такая Сабина встречает вас у самого входа — скромная и высокая, с тарелочкою в руках: сборы или на «детей западной Африки», или для «больных Гвианы», или на «школы в Полинезии»… Иногда Сабина в темном, с огромными белыми крыльями на голове, иногда вся в белом («Белые сестры» африканских миссий). Иногда она немолода и улыбается ртом с редкими зубами. Иногда совсем юная, с непередаваемой прелестью не-женского и не-мужского (ангельского). Но всегда та же тихая и приветливая, лучезарная улыбка… (Все они, нашедшие, всегда веселее развлекающихся — и страдающих…) Их милые лица мелькают по всему длинному вашему пути — у столов с открытками, книжных прилавков, просто среди зал. «Маленькая Тереза», «св. Тереза из Лизье» как бы присутств<уют> в этом (не весьма красивом) строении, посвященном мирной войне.

Ибо действительно все залы, коридоры, переходы павильона являют собой музей войны, но особенный: кровь проливается в ней лишь одною стороной. Другая претерпевает и несет свое оружие: Крест, Распятие, Евангелие, школу, больницу, борьбу против рабства. Генеральный штаб этой армии — Рим. На большой карте у входа сияет электрическим светом Рим, из него во все страны мира летят огненные стрелы.