Дневник плавания с Берингом к берегам Америки. 1741-1742

Тем временем пристрастие к игре дошло до такой степени, что никто уже особенно больше не вспоминал о возвращении. Строительство нового судна продвигалось медленно. На старом судне погибли многие материалы и вещи, оставленные в воде, например компасы и главный судовой журнал[235], по поводу чего на мои многочисленные упреки я получал странные ответы, что мы, вероятно, не смогли бы подготовиться в этом году; лишь несколько честных унтер- офицеров настаивали на том, чтобы совсем бросить карточные игры, что, случившись в июне, внезапно сообщило делу совершенно иную окраску.

В ноябре и декабре мы убивали морских выдр на Бобровом поле и у Козловой речки[236], в трех — четырех верстах от наших жилищ; в январе — у Китовой речки, в шести — восьми верстах[237]; в феврале — у Усов[238] и Большой Лайды[239], в двадцати — тридцати верстах. В марте, апреле и в последующие месяцы морские выдры полностью исчезли к северу от наших жилищ, мы переходили на южную сторону земли и приносили выдр за двенадцать, двадцать, тридцать и даже сорок верст.

Наш промысел, или охота, на этих животных происходил следующим образом: во все времена года, однако более зимой, чем летом, эти животные выходят из моря на сушу спать, отдыхать и играть друг с другом в разные игры. При малой воде они лежат на скалах и осушенном песчаном берегу, при большой воде — на суше, на траве или в снегу, в четверти, половине или даже целой версте от берега, но чаще рядом с ним. Поскольку на этом необитаемом острове они никогда не видели человеческих существ и не испытывали перед ними страха, они чувствовали себя в полной безопасности, занимались венериными играми на суше и приводили туда своих детенышей в полную противоположность Камчатке и Курильским островам, где они выходят на берег очень редко или не выходят вовсе.

В лунные вечера и ночи мы обычно выходили вместе вдвоем, втроем или вчетвером, вооруженные длинными и прочными березовыми жердями. Мы осторожно шли по берегу, сколько возможно, против ветра, внимательно глядя по сторонам. Когда мы видели лежащее или спящее животное, один из нас очень осторожно приближался к нему, даже подползал. Тем временем другие отрезали животному путь к морю. Как только к нему подкрадывались столь близко, что его можно было достигнуть в несколько прыжков, один из нас внезапно вскакивал и забивал его до смерти частыми ударами по голове. Если оно убегало до того, как к нему подкрадывались, остальные преследовали его в глубь земли от моря, на бегу теснее смыкаясь вокруг него, пока животное, как бы проворно оно ни убегало, наконец не выдыхалось, попадало к нам в руки, и тогда мы его убивали. Но если, как случалось часто, нам встречалось целое стадо, каждый из нас выбирал одно животное рядом с собой, и тогда дело шло еще лучше.

Вначале нам не нужно было особого внимания, хитрости и проворства, поскольку животными был полон весь берег и они чувствовали себя в полной безопасности. Но потом они так хорошо распознали наши повадки, что мы замечали, как они выходят на берег пугливо, с величайшей осторожностью; сначала они оглядывались по сторонам и во все стороны поворачивали носы, чтобы по запаху почувствовать, что скрыто от их глаз. Даже после того, как они долго озирались и решали отдохнуть, иногда они снова вскакивали, словно от страха, снова осматривались или уходили обратно в море. Где бы ни лежало стадо, оно повсюду выставляло дозорных.

Злобные песцы, которые намеренно пробуждали их от сна и заставляли настораживаться, также служили нам помехой. Из-за них нам все время приходилось искать новые места, чтобы выслеживать выдр, уходить на охоту все дальше, предпочитать темные ночи светлым, а неблагоприятную погоду — спокойной.

Но, несмотря на все трудности, с 6 ноября 1741 года по 17 августа 1742 года мы убили более 700 животных, съели их и в подтверждение забрали шкуры на Камчатку.

Но, поскольку мы убивали их без нужды, только из-за шкур, часто бросая и мясо и шкуры, если они были недостаточно черны, дошло до того, что мы потеряли всякую надежду построить судно. Потому что весной, когда провиант был уже съеден и начались работы, эти животные были уже полностью вытеснены на пятьдесят верст к северу.

Мы довольствовались тюленями. Однако они были слишком хитры, чтобы отважиться удаляться от берега, и нам очень везло, когда удавалось их подкараулить.

Морская выдра, которую русские сначала ошибочно принимали за бобра и потому звали камчатским бобром, — это настоящая выдра и отличается от речной только тем, что живет в море и почти вполовину крупнее[240], но по красоте меха она более походит на бобра, чем на выдру.