Дневник полковника Макогонова

Дикий вой леса напугал Спирина, — он никак не мог прийти в себя: предчувствие стремительно надвигающейся трагедии мешало сосредоточиться. Ветер нес беду. Ветер всегда приносит беду. Восходящие потоки, сорвавшись с небес, закружились на земле в бешенном священном танце.

Спирин увидел демонов.

Они мчались по тропе, и огонь рвался из их оскаленный пастей.

Спирин очнулся, вскочил на колени.

И вдруг.

Волки!

Спирин узнал Одноухую и ее друга Большого Ву. Волки промчались мимо по тропе, не обращая внимание на человека. Спирин не целясь, на вскидку, выстрелил. Волчица бежала первой. Пуля догнала ее спутника. Большой Ву, сраженный пулей, взлетел под небеса.

Спирин мог поклясться тогда, что видел, как вышла из серого тела чистая волчья душа.

Душа волка смиренно уходила из этого мира.

Свирепая волчица, не останавливаясь и не оборачиваясь, умчалась вперед. Следы ее закидало листвой. Спирин побежал. Он бежал, задыхался, сдирая лицо в кровь о ветви деревьев. Он мчался почти так же быстро, как несшаяся где-то впереди священная волчица, властная Одноухая.

Задохнувшийся Спирин вдруг вырвался на берег Фортанги. И увидел человека, валящегося в стремительный поток. Он увидел распластанную в полете волчицу. Спирин вскинул бучину винтовку и выстрелил второй раз.

Салман корчился на берегу.

Перед ним на корточках сидел солдат. В его глазах Салман увидел страх. Это была совсем дурная примета — если в глазах солдата появляется страх.

— Ты догадываешься, солдат?

— О чем я должен догадываться?

— Ты убил священную волчицу. Ты взял мой грех на себя. Прости, солдат, это конец.

— Нужно было сначала убить волчицу, — монотонно толковал Спирин, — потом волчат. Волки не прощают.

Солдат говорил. Салман не слышал его голоса.

— Я простил. И ты прости.

Тело Одноухой перекатывалось по камням, гремучая Фортанга медленно утаскивала в пучину останки священной волчицы. Где-то в лесу остался коченеть ее верный спутник, Большой Ву.

Это на самом деле был конец.

* * *

После этого случая Спирин будто сломался. Борода тревожно вглядывался в глаза своего друга, но понять ничего не мог. Спирин не стал никому рассказывать о том, как он убил ту волчицу. Заводил с Бородой разговоры, что вот добивает он контракт, и все — домой. Он вычистил бучину винтовку, пришел к командиру и попросил выдать ему другое оружие, хоть и простой автомат. Макогонов не удивился — война приучила не удивляться. Спирину выдали новенький ВАЛ. На охоту он ходил, но стало меньше зверя. Жара отогнала кабанчика в далекие дремучие дебри заповедника Эрзи.

Пошли слухи по комендатуре, что пару дней назад в окрестностях Датыха был застрелен какой-то высокий милицейский начальник. Приезжала прокуратура, и вроде как комендант Тракторист был вызван прокурорскими на разговор.

Спирин вспомнил про «Волгу», но докладывать Макогнову не стал.

Борода чаще стал молиться Богородице.

Авдей заболел: из-под протеза стала сочиться слеза и сукровица — похоже было, что попала соринка или явная инфекция. Нужно было Авдею в госпиталь. Авдей чуть не плакал, понимая, что всякие медицинские разборки могут для него, как для непревзойденного кривого минометчика, закончиться крахом и позорным увольнением из родной Красной армии. Кому на гражданке он станет нужен — кривой-то минометчик.

Разведка жила своей размеренной военной жизнью. Стычек больше не происходило. Местным «духам» дали понять, что воевать со славной Ленинской комендатурой смертельно опасно. Галашкинские пацаны передавали через разные инстанции, что отомстят. Макогонов не реагировал на пустые слова. Пуганые они — ленинская разведка, — еще с Грозного пуганые.

Было тихо до поры в местах под Датыхом и на дороге-серпантине аж до самых Галашек.

В эти же самые дни, в конце июня, пришло время полковнику Макогонову меняться с должности. Наступил день, когда собрал Макогонов вещи, нехитрые солдатские пожитки, погрузился в «Бронтозавр».

Построился взвод.

Стоят солдаты в едином строю — не шелохнутся.

Каждый думал о своем, но все об одном и том же — как же теперь без командира…

Суров Тимоха. Усков-сержант переминает желваками. Паша Аликбаров — душевный он человек — вздыхает, переживает. Вокруг Слоненка собаки вьются, рычат на Ежика. Спирин во второй шеренге рассматривает свои ботинки — берцы начищены, будто не в горы, а на парад идти. Фикса грудь колесом, ждет слов от командира. Борода снял душегрейку «с мертвого “духа”»; оделся Борода как на парад в чистое и выглаженное, воротнички белые подшил. Авдей моргает в конце строя. И все остальные, разведвзвод славной Ленинской комендатуры, ждал от своего командира самых главных слов.