Дневник полковника Макогонова

— Потом узнали, что Авдей умер… Как? Он некоторое время после увольнения жил в общаге в Ханкале. Там его и сбросили с пятого этажа. Сказали по пьянке. Я не верю. Авдей был не чмо, чтобы нажираться со всяким отродьем. В той общаге жили пришедшие нам на замену чеченцы. Вот и гадай… Мишу Трегубова помнишь, сапер был у старлея Каргулова? Фебсы сказали, что убили его в поезде, когда ехал домой с контракта. Зарезали и выбросили на ходу из вагона. Догадываешься, кто его?..

Напоследок Тимоха поведал, что контрактники массово увольняются, служить больше не хотят. Набрали в комендатуру местных ингушей. Те через неделю службы сорвались вместе с оружием на все четыре стороны. Так никого и не нашли. Как списывали просранные стволы? Да кто его знает. У разведки теперь забот, как выбить деньги за эту чертову войну. Вот на ротного и надежда вся. Ротный не потопляем. Ротный вечен. Ротный Дубинский на процентах проживет и не закашляет. Спасибо ему и на этом.

Мы сняли репортаж, набрали материал. И улетели в Москву.

Был вечерний эфир. Мой «Броненосец “Потемкин”-2» шел третьим номером, после первостепенных государственных новостей. Это был мой успех как журналиста, и я был благодарен нашему главному редактору, милой — очень милой даме. За этот вечерний эфир я на будущее простил ей и женские ее слабости, и все остальное, что должно было непременно случиться.

Мне звонили из пресс-службы Министерства обороны. Мне звонили из Министерства обороны. Главному редактору звонили.

Было на самом деле смешно…

За вечерним домашним чаем начальник Генерального штаба имел счастье созерцать весь тот несусветный бардак, который творился в расположении 194-й КТГ, бывшей славной Ленинской комендатуры. Были вызваны на ковер генералы, были большие разборки.

Потом я узнал…

Через неделю после нашего репортажа в Датых на вертолетах прилетел заместитель командующего сухопутными войсками, целый генерал-полковник. Привезли матрацы, новую форму, постельное белье. Выплатили деньги всем, кому полагалось. Матерые «контрабасы» удивлялись на такое дело: не видали чистого постельного белья сроду — с первой войны не слыхали о постельном белье, разве что в госпиталях. Генерал вызывал разведчиков по одному, заводил кассету с репортажем, спрашивал, на самом ли деле все так, как говорили на камеру Тимоха и остальные. Все подтвердилось. Генерал пообещал, что солдат за откровения с журналистами наказывать не станут. Но, конечно, нужно было действовать по уставу, то есть докладывать по команде. Солдаты молча слушали генерала от инфантерии.

Улетел генерал.

Через неделю после визита высшего командования мне позвонил Тимоха и сказал, что всех, кто принимал участие в съемках моего репортажа «выбросили из Красной армии нах… без выходного пособия и дальнейших протекций».

Милая, милая наша дама!.. Она была и остается самой великой женщиной российского телевидения. Мне снова выписали командировочные документы. На этот раз с Пашкой Корчагиным мы улетели восстанавливать справедливость.

Мы гоняли с Капустой на его красной «Ниве» от Бамута до Ведено. Я встретился с генералом Бахиным. Генерал мне был симпатичен. Он был спортивно сложен, но не высок. Он все сверлил меня взглядом. Уволил солдат комендант Бамута, длинный как жердь генерал-майор. Получив достоверные сведения, что увольнение прошло незаконно, я предъявил все имеющиеся доказательства генералу Бахину.

Генерал изучил материалы дела и пришел к мнению, что на самом деле солдат уволили не по правилам.

— Как ты думаешь, — обратился ко мне генерал, когда мы закрылись в его кабинете, — тот генерал-майор с Бамута достоин, чтобы идти в Академию Генштаба?

Мне было странно слышать от генерала такие слова. Выглядел я позорно: небрит, воняло от меня — неделю мотаться по горам! Не пристало генералу задавать такие вопросы оборванцу с большой дороги, хоть и с самой независимой на свете телекомпании.

Генерал из бамутской комендатуры, получивший за тот репортаж все возможные выговоры и предупреждения от вышестоящего командования, всем сердцем возненавидел славную Ленинскую комендаутру. Чистка была массовой — уволено было двенадцать человек, в том числе Тимоха, Паша Аликбаров и сержант Усков.

Я сказал генералу:

— Да на хрен Красной армии нужны такие генералы!

Бахин задумался. Мы вышли во двор Веденской крепости, и генерал отчитывал свору полковников. Полковники дрожали, подсовывали генералу документы, где солдаты сами писали рапорта на увольнение.

— Вынудили, — сказал я Бахину. — Усков, к примеру. Он парень резкий. Он в бою ас, а в штабных интригах он пас. Ничего удивительного, что сам на себя написал.

Бахин пообещал, что всех восстановят.

Мы жили в Моздоке в домике у Капусты. Капуста забрал из разведки икону Богородицы, ту самую… Я смотрел на икону. Промелькнули у меня перед глазами события, люди, жизнь, смерть. Я не вспомнил сразу.

— Что ж, — сказал я, выслушав длинные монологи Тимохи и сержанта Ускова, — нас предают, и мы предаем. Так было и будет.

— Я не стану больше служить, — сказал Усков.

— Женюсь в третий раз, — вдруг заявил Тимоха.