Спирин организовал себе лежку в снегу — удобно приспособился: через оптику видно было целиком село, и виден был отчетливо вход в ущелье за речушкой. Тимоха защелкнул ленту в лентоприемнике, поводил стволом «Утеса». Дальномером прикинул расстояние. Выставил прицел. Ленты в мешке тащил Паша Аликбаров.
Макогонов расставил группы огневого обеспечения. С ним остались Усков, Мельник и Паша Аликбаров с пулеметом. Они двинулись на север, забирая градусов десять западнее. Туман рассеивался — нужно было успеть перейти речку. Метка ему примерно показал на карте, где можно проскочить по камням, не замочившись.
Макогонов отнял от лица бинокль.
— Вроде здесь. Усков, давай, пошел.
Усков секунду постоял у воды в нерешительности, но почти сразу нашел, куда ступить, и быстро заскакал по камням к противоположному берегу. За ним, выждав коротко, рванулись остальные. Переправа заняла с полминуты, не больше. Светало быстро, все быстрее. Вставало над горами солнце. Туман. Туман им на руку был.
У дороги они залегли.
Дорога здесь была одна: из Харачоя тянулась на Ведено, в обратную сторону — на перевал Харами. Как рогаткой расходились реки Харачой и Охолитлау, между ними вставали снежные двухтысячники хребта Заргубиль. Петляла горная дорога по древним землям горцев, пряталось среди вершин высокогорное озеро Кезенойам, ниже к югу были уже границы Дагестана. На тысячу метров выше уровня моря вдоль речки Чанковская расположилось дагестанское селение Ботлих.
Всю диспозицию по предстоящей операции Макогонов изучил на карте и аэрофотоснимкам: стройная цепь горных перевалов, гребней, рек и речушек, узких дорог и козьих троп — все это виделось им и представлялось теперь на местности.
Им оставалось метров сто до точки, где нужно было занять позицию.
Место выбирали по карте с Меткой.
Метка предложил залечь на кладбище, — ходить по кладбищу у чеченцев не принято, поэтому можно было не опасаться, что заметят.
Перебравшись к дальнему краю кладбища, что у самой горы и леса, разведчики замерли под пиками «неотомщенных».
Дорога. За поворотом — крайние строения Харачоя.
«Сейчас, сейчас должен быть сигнал», — Макогонов только успел подумать, как в ларингофоне хрустнуло, зашипело.
— Сотый. Метке. Мы поехали. Ты на месте? Ответ «да» — два зуммера.
Макогонов два раза отжал рацию на «прием».
К периоду гона Одноухая становилась агрессивной: рвала и била клыками незадачливых ухажеров.
Большой волк был отцом ее выводка.
Теперь Большой постарел.
Его место стремились занять молодые сильные волки. Их было двое братьев — волки со странными нехарактерными окрасами: серыми пятнами и белыми манишками на груди. Они проявляли открытое неповиновение вожаку Большому.
Так было устроено природой: только сильные способны были производить потомство, иначе род волков выродился бы — пропал и сгинул бы в снежных горах, как одинокий звериный вой в далеком ущелье речки Хулхулау.
Волки гнали лосиную семью. Они шли по следам больших животных, и бег волчий был стремителен среди снегов и буковых склонов. Волки касались твердого наста кончиками пальцев; волки шли бесшумной рысью — и могли так идти день и второй. И там, впереди, у крутого обрыва, где кончался горный гребень, был поваленный ветром лес, и не было прохода сквозь бурелом. Туда — на край обрыва гнали волки лосиху и лосенка.
Одноухая бежала, низко опустив морду. Она обогнала остальных и была теперь в голове стаи. Иногда она останавливалась и нюхала воздух. Были запахи вредные и ненавистные ей, запахи с далекой речки Хулхулау — запахи людей и оружейного масла. Одноухая понимала, что встреча с людьми в тысячу раз опасней, чем битва с молодыми сильными волками. Она бы ушла отсюда прочь, но добыча была рядом, рядом.
Одноухая зарычала и побежала вперед.
Лондон. Великосветский, домоустроенный город милых мирных людей. Наше время. Чуть раньше. Две тысячи третий год. Февраль. Лондон был гостеприимен. В текущие дни мир потрясали события — мир с незапамятных времен потрясали события. Событие же текущее — афиши на автобусах со вторыми этажами, афиши на перетяжках; афиша на дверях пустующего в лондонское утро паба:
Лондон и
Лондон готовился к переходу на весенне-летнее время.
Течет Темза, и был туман.
«Времена меняются».
Как ни пораженчески звучала эта избитая фраза, но Ромуальд Альпенгольц, эстонский журналист на правах эксперта, все же задумался о целесообразности этой новой затеи, ради воплощения которой он прилетел в Лондон дневным рейсом.