Дневник призрака

Зина была здесь всего ничего, но уже успела поразиться тому, как люди, живущие здесь, отличались от людей в ее районе. Здесь поселялись в основном выходцы из села, приехавшие в большой город на заработки и оставшиеся жить до конца жизни.

Полное отсутствие культуры, безграмотная речь, абсолютное отсутствие каких-либо манер, пьянство, лживость, хитрость, стремление урвать — все это было отличительными чертами таких людей, и Зина видела их насквозь.

Примечательно было то, что никто из жильцов нигде не работал, никто не вставал рано на фабрику, в контору, на завод. Обитатели дома спали допоздна, затем выползали из своих нор, чтобы до самого вечера бегать по делам, демонстрируя невероятную занятость. Что за дела, никто не уточнял. Впрочем, Крестовская уже привыкла к этому и отлично знала такую одесскую особенность. Только в Одессе можно было нигде не работать, зато «по делам» бегать и крутиться весь день!

И жители этого дома не бедствовали. Здесь много пили — все, что попадалось под руку, хорошо ели, громко общались трехэтажным матом из раскрытых окон. И Зина понимала, почему так невзлюбили благообразного старика, живущего в подвале, — за культуру, непохожесть на всех остальных, интеллект.

Пусть его интеллект, его отдушина была в непонятном, мифологическом Боге — все равно это было намного ценней, чем хитрость, лживость, пьянство, бездушность и горлопанство с самого утра. Здесь он был как кость в горле — обличитель людских пороков. И Зину страшно тянуло к общению с этим стариком. Она чувствовала, что в нем — важный ключ. А потому, встав пораньше, поспешила к подвалу, надеясь, что он не спит, ведь молитва — это труд, а ради духовного труда можно и всю ночь не спать, и проснуться рано.

И действительно старик не спал. Окна его были открыты, и горел свет. А спустившись по узкой лесенке вниз и проникнув в коммуналку подвала, Зина услышала из-за двери довольно громкое бормотание. Он читал свои молитвы.

Она легонько постучала костяшками пальцев, чтобы не разбудить других обитателей подвала. Старик открыл сразу.

— Извините, что так рано… Открыто было у вас.

— Заходи, девонька, — он посторонился в дверях, пропуская Зину внутрь. И Крестовская снова оказалась в знакомой обстановке, среди икон, которые произвели на нее накануне такое жутковатое впечатление.

— Не спится чего? Сейчас чаю попьем. Расскажи, что тебя мучает. — Старик загрохотал чашками в углу, ставя на керосинку старинный латунный чайник.

— Сон мне плохой приснился, дедушка, — вздохнула Зина, — вот как вчера говорили мы с вами.

Федька-сектант разлил по кружкам горячий чай, поставил на стол мед, одну чашку протянул Зине.

— Говори, девонька. Не держи в себе все.

— Все? — Крестовская поперхнулась чаем.

— Ты другая на самом деле. Душа у тебя чистая и сильная. Только вот покоя она тебе не дает. Мятежная душа. Живет в тебе дух воина. И хоть знаешь, что смысла нет, все равно в схватку бросаешься. Тяжело тебе жить приходится с такой душой.

— Откуда вы знаете? — Зина чуть не подавилась несладким, но вкусным чаем. Сахара не было, старик жил в нищете.

— Знаю, девонька, — Федька-сектант улыбнулся какой-то светлой улыбкой, Крестовская и не видела таких, — все знаю. Много жил, много видел. Научился читать в людских сердцах. А вот твое сердце почему-то болит. Боль его гложет…

— Много боли, дедушка, — вымученно улыбнулась Зина.

— Так ты живешь, девонька! Как без нее?

— Мудрые слова говорите, дедушка. Только как их понять, уяснить? — вздохнула она.

— А оно само придет, девонька. Ты не тревожь свою душу. Не для того тебе душа дана, чтобы страдать. Господь, он все видит, все понимает. И грехи твои — вольные или невольные, обязательно тебе простит.

— Господь, может, и простит, — Крестовская отвела глаза в сторону, — а вот люди…

— А о людях ты не тревожься. У каждого своя печаль. Не людям судить дела наши и дела Божьи. Так что не та это боль, о которой надо печалиться.

— Понимаю, — Зине вдруг показалось, что душу ее обволакивает свет — но в этом свете было больше печали, чем солнечного пространства.

— Так что тебе снилось? Зачем так рано ко мне пришла?

— Кресты мне снились. Перевернутые. И падали колокола. Большой колокол. Он падал вниз и разрушал церковь. А потом, после него, кресты падали. Вниз… — Увлекшись, Зина описала почти в подробностях, как разрушали собор, возле которого она жила. Эти воспоминания всегда причиняли ей боль. Почему же извлекла их из памяти с такой легкостью?

— Понимаю, девонька, — глаза старика стали очень серьезными, — было во сне твоем что-то еще?

— Да, было, — она смело выдержала его взгляд, — там был черт в рясе. И он бил в колокол. И смеялся над толпой. А толпа стояла на коленях и протягивала к нему руки, поклоняясь, как новому богу. А этот черт выглядел так, словно хотел завоевать мир.

Зина в подробностях описала гравюру из старинной книги, которая буквально врезалась в ее память. Она так старалась запомнить этот рисунок, что описала бы его, даже если б ее разбудили посреди ночи.