Дневник призывателя

– Почему ты убил меня?

Вздрогнул и тут же встряхнулся, отгоняя наваждение. Ничего не было. Мне все показалось.

Кристал молчит. Решится, тогда и поговорим.

– Ну, что, Антош? Вспомнил? – я сфокусировал свое внимание на друге.

– Что-то вспомнил, – пробурчал он.

– И что? – подключился Соха.

– Не бояться, но быть уважительным, – теперь уже он загибал пальцы. – Приветствовать духов, вызывать только тех, кого знаешь, не задавать глупых вопросов… И, кажется все.

Я помотал головой.

– Не знаю, – он растерянно смотрел на меня. Это все, что я смог вспомнить или понять во время твоих рассказов о Даме.

И что мне с ним делать? Ничего.

– Никогда и ни при каких обстоятельствах не прерывать ритуал. И никогда не просить показать себя – это будет расценено, как предложение войти в тело.

– Ааа, это, – протянул он. – Понятно. Теперь я могу продолжить? – сердито пыхтит и дуется. Он терпеть не может, когда я становлюсь похожим на учителя.

– Конечно, – широко улыбнулся. – Здесь уже все заждались твоего рассказа.

Остальные молча согласились. А может, и нет, но не подали виду.

– Указатель лежал на середине «говорящей доски», наши кончики пальцев едва касались ее. Мы пробовали позвать старика и мою подругу…

– И как? Кто-то пришел? – нетерпеливо заерзала Кайса.

– Видимо, нет, – задумался Тоша. – Но…

– Указатель двигался сразу на слово «прощайте», точно мы завершали ритуал, – вспомнил я тот случай. – Сколько бы мы не пытались, всегда происходило одно и то же.

– Но получается, что кто-то его двигал, – в глазах Ларса вновь вспыхнул едва погасший интерес.

– Да, – не стал отрицать я. – Но кто именно – непонятно.

– Суть же не в этом, – махнул рукой Тоша. – Дайте мне уже договорить! Именно после сеанса, если его можно таковым назвать, мои сны и обрели некую осмысленную форму. Они стали более яркими и реалистичными. Мне было трудно отличить их от реальности. И признаюсь, я до сих пор боюсь подвалов с яблоками. Подсознательно жду того, что увижу труп.

– И все равно жрешь яблоки.

– А почему бы и нет? Они же не виноваты.

Немного помолчали, после чего Антон продолжил говорить уже о сегодняшнем дне.

– Вначале было очень холодно. Все ведь это почувствовали, да?

– Да, – ответил я за всех, а они и не возражали.

– А потом по комнате начала разливаться музыка. Мы слышали похожую, когда были у Ашраи. Она играла на флейте и перед глазами вставали разные образы. Мне казалось, что я слышу не только флейту, но и множество других инструментов. А еще …голос. Сказочно прекрасный, отчужденный, точно ненастоящий. Сейчас же мелодия была совсем другой, надрывной и тревожной. Я бы даже сказал жуткой. Да и голос сам видоизменился, стал более тонким и насмешливым. Я не понимал, о чем он поет, но мне было страшно, – он тоже слышал музыку, но его мелодия была другой, не похожей на ту, что обволакивала мое сознание. Тоша вздохнул. – Я бы сказал, что от самой музыки и шел холод.

А я вот не слышал никакого голоса. Или не запомнил его.

– С каждой минутой звук нарастал, становился выше и невнятнее. Он сливался в единый белый шум. В таком обычно люди слышат голоса мертвых, им кажется, что по ночам некто передает им послания. Иногда мне и самому казалось, что переключая каналы старого радио, я ненароком слышу то, чего не должен. Эти слова были адресованы не мне, а тому, кто задавал вопрос. Когда же я пытался провернуть нечто подобное сам, то слушал лишь тишину. Сегодня мне, наконец, ответили, – Антон задумчиво пожевал губы. – И знаете, я не был этому рад. Это похоже на то, словно некто ковыряется в твоей голове, доставая ложкой самые неприятные для тебя воспоминания, те, что ты так старательно прятал, пытался забыть. По доброй воле ты бы не стал спрашивать ни о чем подобном. Тут же у меня не было выбора, я просто слушал. Да, конечно я хотел уйти, сбежать и вновь спрятаться. Точно также я поступил тогда, когда пропала моя подруга. И так же я поступил, когда обвинили старика. Всегда прятался от проблем и молчал, соглашаясь с мнением большинства. Честно, боюсь того, что, даже зная всю правду от начала и до конца, я промолчу.

Все мои попытки докопаться до истины в таком свете становятся стремлением оправдать себя. И, наверное, убедиться в том, что большинство людей были правы, а значит, я не совершил ничего плохого, когда с ними согласился. Похоже, что я действительно жалок. С появлением шума это чувство только усилилось. Он лишал меня всего – оправданий, уверенности и способности двигаться. Я не мог уйти. Единственное, что мне оставалось – смотреть. Белый шум стал белой вспышкой, на секунду лишив меня зрения.