Дневник Распутина

Коли с ним в дружбе, значит он яво лечил. А он только и лечит дудорей. Где бы ни плясали, а ежили в голове дудочка… К яму идут… и лечит, стервец…

Здорово лечит.

Вот пришел он и говорит: «И я, и ты, Г. Е., – одна у нас болесть – спасти Рассею надо.

А как ее, болезную, спасти, коли погибает она от голода, от бестолочи, от того, что у Папы в голове сквозные ветры… И еще, говорит, от одной беды».

«От какой?» – говорю, а сам колю глазами…

Побледнел, затрясся… одначе, сказал: «И еще погибает Россея от того, что Матушку-Царицу – не всегда слушают…». Сказал, передохнул… Соврал, не подавился…

«Ладно, – говорю, – оттого ли, от другого… одначе, какое твое лекарствие будет?»

«А вот, – говорит, – лекарствие мое такое: «я да ты… ты да я!..» У меня знание, ученость, у тебя – сила… Что я приду, спою – ты пущай в дело… Моя машина, твой пар!»

«Ладно! – говорю. – Только ежели што, взорву машину… в щепы разнесу!..» «Так вот, – говорит, – опрежь всего кое-кого убрать надо, штобы палок в колеса не ставил».

«Уберем!»

Ну и стал я убирать

Надо было начать с Трепова¹⁹⁰. Я знал, что он Калинину – нож в глотку. Он хоча открыто не говорил об этом, но я уже знал…

Вот.

И еще знал, что все же надо будет Трепова поддержать¹⁹¹.

Вот приезжает Калинин и говорит: «Уже меж нас решено, што я да ты, ты да я, а дале никого близко к нам не пущать. – Так вот, говорит: «Ты знаешь ли, кого нам боле всего бояться надо?»

«Ну, кого?»

«Вот кого – правых… Всяких Пуришкевичей¹⁹² и Замысловских¹⁹³?»

«Что так?» – спрашиваю.

«А очень даже просто, – говорит. – Папа сам правый и потому правых жалует… а правые к нему липнут… Ну, вот… А эти Пуришкевич и другие подобные очень в обиде, што ты замест Папы правишь… и тебя съесть готовы, и на меня огрызаются. Зачем через тебя прошел… Тебе бы, говорят

они, идти да не в те двери… Вот… не через лакейскую (через тебя, значит), а в парадную дверь – через Думу – значит…¹⁹⁴ Вот… Так вот, теперь надо таку штуку сделать: Папа правый, любит – правых, мы яму правых дадим, только не таких, как Пуришкевич, он патриот¹⁹⁵, а главный – баршок спесивый… а мы яму таких… и так всякой швали, што чрез наши руки пройдут».

На том и порешили.

Подвернулся тут Орлов¹⁹⁶: горлодер и ябеда. Мы яво стали выдвигать. Только он вскорости оказался прохвостом.

А было такое дело: я знал, што Пуришкевич на меня наскакивает. И надо было сделать так, чтобы Папа от яво отвернулся.

А я знал, што Папа об ем говорит: «Он сердцем предан Престолу», и лишь надо было Папу сбить с понталыку. И тут я порешил подвести таку махинацию под Пуришкевича, што он, мол, – первый клеветник на Маму и што яво надо «убрать»… аль хоть в зубы дать…

А с чего началось

Еду я вечером от Ка[лини]на. Свиделись с ним в Северной Гостинице у Соловчихи. Еду. Извозчик дурак попался. Мой мотор отпустили. Слышу, догоняет кто-то… кричит: «Стой!»

Извозчик, дурак, остановился. Подъезжает кто-то, я сразу и не разглядел, и прямо в меня глазами впился… Вижу – Пуришкевич. Глаза кровью налиты.

«Што надо?» – спросил.

А он сквозь зубы: «Подлец! Хам! Удирай, а то убью!» и так быстро унесся… Его кучер стеганул лошадей… А мой дурак растерялся…

С того разу… было это уже после Покрова… порешил я яму язык подрезать…

Говорил с Калининым…

Он и посоветывал чрез Орлова же обделать.

Орлов к тому времени Маме таку песню представил… так напел, што дале идти… вся, мол, Рассея царицу почитает, как заступницу за Церковь Православную. Што за Царя все молятся, только опасаются, как бы не осилили враги: жиды и революционеры…

Вот.

Узнав тако, прочитав эти брехни, передал их Маме… Я велел Маме дать яму не в счет 5000 рублей… Штобы он, как знает, их раздал, «штоб укрепить любовь к Маме в народе!» А когда отдал яму эти деньги, то сказал: «Вот, земляк, како дело. Получил пять тысяч». – «Молюсь, – говорит, – за царицу и благодарю!»

«То-то, а знаешь, кто дал эти деньги, кому благодарить надо?»

Поклонился мне поясным поклоном: «Знаю, – грит, – Молитвенник ты наш… Заступа!..» Пел такое…

Было это по пьяному разговору.

«Ну, вот, – говорю, – мне от тебя не благодарствие нужно… наплевать на это дело…».

«Только, – грит, – наплевать… А дале чего надо?»

«А вот, – говорю, – получил пять, еще десять получишь… и большу честь… Слухай… Устрою тебе свидание с Папой…» Он даже привскочил… поклонился в ноги…

«Так вот, слухай. Будешь с Папой, ты яму пой про то, што повсюда слушок идет, што только от правых одна радость… спасение царя и – отечества… и што, будто, не все правые одинаково понимают сие».

«Как же, – грит Орлов, – своих, што ли, хаить?»

«А вот, слухай… тут поткни, што, мол, Пуришкевич, хоча и правый, а может, лютый враг, ежели не Царя… так Царицы… Што он в злобе на нее: может, готов весь царский корень извести… Потому, – грит, – како может быть дите – от пешки… да еще распутной¹⁹⁷… Ну и все такое… Понял?»

«Как не понять… – грит, – только как таки слова сказать? А вдруг разгневается?»

«Не бойсь! В большие люди выйдешь!»

Долго яму говорил. Настроил парня. Через неделю… яво Папа в Ставке принял. Боле часу с им говорил… обласкал…