Дневник разведчицы

Все расходятся. Мы с Анютой остаемся вдвоем. За деревней слышится окрик часового: «Стой! Кто идет?» В ответ раздается знакомый голос. Я узнаю голос Докукина. Группа военных быстро входит в дом Полины Алексеевны. Впереди промелькнула фигура Докукина. Он с палочкой, хромает.

Через некоторое время разведчики собираются около дома. Получено задание: взять в Боярщине начальника полиции Вавиленка. Меня и Анну на задание не берут.

Я вхожу в дом тети Поли. На скамейке сидит Докукин, на забинтованной ноге тапочка, вместо сапога. Он прямо из медсанбата. Рядом полковник особого отдела штаба армии. На другой скамейке — старший лейтенант Васильев, младшие лейтенанты Замятин и Горшков, разведчики Власов, Голубев, Рудкин. Они только что все вместе прибыли из Никулина. Тут же полицейский Колька Палашенок. Он в нашей пилотке и плащ-палатке.

— Товарищ полковник! Разрешите обратиться к лейтенанту Докукину!

— Обращайтесь!

— Товарищ лейтенант, разрешите пойти на задание!

Докукин показывает на забинтованную ногу:

— Видишь, Аверичева, я и сам не могу пойти, а задание очень сложное…

— Товарищ лейтенант, не позорьте меня. Перед ребятами стыдно. Разрешите принять участие в операции по взятию предателя Вавиленка!

Докукин молчит.

— Ну что ж, пойдешь парторгом группы, — наконец говорит он. И к полицейскому: — Вот видишь, гад, у нас девушки просятся в бой, а ты, сволочь, предатель!..

Колька встает, снимает с головы пилотку. Это довольно красивый парень. Продолговатое лицо, прямой нос, черные волосы.

— Товарищи, я клянусь, что сниму с себя позор, оправдаю себя перед Родиной!

— А не сбежишь? — зло прищурился Докукин.

— Пусть Терещенков идет с разведчиками и искупит свое преступление перед Родиной кровью! — твердо говорит полковник.

Действуем тремя группами. Группы Горшкова и Замятина идут в тыл полицейского гнезда за Боярщину. Наша группа охраняет Жаквинскую лощину, обеспечивает отход группам захвата. Согласно показаниям Терещенкова, начальник полиции Вавиленок ежедневно ходит, обычно один, иногда с охраной, вдвоем, приблизительно в девятнадцать часов, из Боярщины в соседнюю деревню Стрынково к немцам за инструктажем и паролем на следующий день.

Терещенков идет в группе Горшкова. В группе захвата старший сержант Власов, неразлучные друзья Михаилы— Голубев и Круглов, Алексей Сотсков, Василий Талдыков, Михаил Кукуев, Ефим Рудкин, Пеунов, Мельников, Алексей Федоров…

Выходим из Грядозубова в ночной темноте и сразу высокие сосны обхватывают и прикрывают нас со всех сторон. Ребята расспрашивают Терещенкова, как он, советский парень, дошел до такой жизни. И Колька рассказывает: «Испугался я, смалодушничал. С фашистами шутки плохи. Они как? Или иди в полицию, или смерть. Молодой я, жить-то хочется». Ребята возмущаются: «Вот дурак! Ты бы в партизаны — и живи». — «Живи, — ноет Палашенок. — Вавиленков знаете какой? Собака, от него не убежишь. Но я же не ярый. Я никого не убивал. Ходил только на посты…». Иван Журавлев напоминает Кольке: «Не убивал!.. А схватили-то тебя с пулеметом. Если бы успел поставить пулемет, всех бы покосил».

Передо мной все стоит злое лицо Кольки Палашенка, и я слышу его неприятный голос: «Клянусь, что оправдаю себя перед Родиной». Есть ли у него Родина?

Около Жаквинской лощины мы расходимся. Колька осмелел, ведет себя «своим в доску», даже подсказывает командирам, как лучше всего расположить бойцов в засаде. Ребята прощаются, пожимают нам руки. Отзываю старшего сержанта Власова, шепчу ему в самое ухо: «Власыч, дорогой! Не верьте Кольке, не верьте. Гад был, гадом и остался». — «Ну что ты, Соня! Он оправдает себя, вот увидишь». — «Надо верить в человека!»— говорит Ефим Рудкин, пожимая мне руку.

Мы долго смотрим в темноту, в которой растаяли наши товарищи…

Начинает светать. Вокруг местность открытая. Впереди, в небольшом кустарнике, разведчики Паша Савченко, Петр Пушнев, Сережа Соловьев. Нас разделяет открытая поляна, к ним не подойдешь. Слева: Владимир Чистяков, Иван Журавлев. Помощник комроты Комаренко и его ординарец Карп Жильцов расположились, как на пикнике: ремни с дисками автоматов и гранатами, вещевые мешки сброшены. Открытая консервная банка, фляжка с водой, разбросаны галеты. Они завтракают.

Солнышко греет все сильней и сильней. Рядом лежит Анюта. Под головой у нее сумка Красного креста. Старший лейтенант Васильев хмурит брови. Меня опять преследует один и тот же запах: немцев, сырой земли, крови и дуста. Сердце заныло, как будто кто-то шепчет: ребята попали в беду! Я подползаю к Комаренко: «Товарищи, у ребят что-то случилось, они в беде!» Карп таращит на меня глаза: «Ты что, бабка-гадалка?»

Справа и слева от Боярщины взвились белые ракеты и упали за деревней. Застрекотали пулеметы, автоматы, потом все стихло. — Ерунда, — говорит Комаренко, — это полицаи проводят учебу.

А в это время в группе захвата произошло то, что мне сердце подсказывало. Вот что рассказал Миша Голубев.