Дневник самоходчика

На одном из перекрестков встретили Федю Радаева с его закадычным помощником и с каким-то незнакомым сержантом. Знакомство с городом идет теперь под руководством Феди, живущего здесь уже несколько дней. Побывали на вокзале. На пристанционной площади, и на перроне, и в здании вокзала — везде валяются чемоданы, зонтики, саквояжи, коробки из-под шляп, корзины, баулы, дамские сумочки и рюкзаки. Часть поклажи распотрошена любителями трофеев. Незнакомый сержант оказался танкистом из нашей бригады. Он рассказал, что, когда танки и самоходки ворвались на станцию, вся она, вместе с прилежащими улицами и переулками, была забита гражданскими, тщетно ожидавшими поезда. Паника среди пассажиров поднялась невероятная, хотя ни единого выстрела танкисты не произвели… Еще бы! Вместо пассажирского поезда — русские танки.

Бродя по городу, заглянули в один двухэтажный дом. Внизу — никого. В распахнутых шкафах тесно от всякого добра.

Выдвинутый широкий нижний ящик шкафа слева от входной двери наполнен новой или почти новой на вид дамской обувью всевозможных фасонов. И вспомнились мне мамины «расхожие» туфли со стоптанными каблучками…

Наверху загремела команда и послышался шум множества шагов. Поднимаемся по лестнице и через отворенную дверь смежной комнаты видим нашего Радаева, который, важно напыжившись, ораторствует, прохаживаясь перед довольно-таки четким строем обитателей дома, главным образом старух, с почтительным вниманием старающихся вникнуть в Федину речь, состоящую из чудовищной смеси немецких, еврейских, польских и русских слов. Смысл выступления гвардии старшины заключался (насколько уразумели это соотечественники полкового Цицерона) в том, что русские солдаты явились в Восточную Пруссию не затем, чтобы мстить беззащитным жителям и срывать на них свою злость, как это делали на советской земле немецкие солдаты, может быть, сыновья или мужья тех женщин, что стояли перед нашим главрадистом, а для того, чтобы уничтожить Гитлера и всю гитлеровскую камарилью, выкорчевать фашизм подчистую и выветрить его зловредные пары из немецких голов, крепко одураченных или запуганных нацистами… Федя мог бы прибавить к сказанному им, в каком замечательном совхозе на берегу моря жил и трудился он до войны и что от того совхоза ничего не осталось, кроме осиротевших, уродливо перепаханных войной полей, обильно засеянных смертоносным железом; что до сего дня нет ни слуху ни духу о Фединых родителях и родичах, потому что в тех краях почти три долгих года хозяйничали немецко-фашистские оккупанты, жадно присосавшиеся к благодатной земле, верша расправу за расправой над мирными советскими людьми; и крепко и долго пришлось там драться нашим воинам с жестоким и сильным врагом, чтобы навсегда отбить у него охоту к завоевательским, грабительским походам…

Должно быть, Радаеву наскучила безответная публика, на лицах которой всякий раз появлялось испуганное выражение, если он нечаянно производил какое-нибудь резкое движение. И Федя, похлопав широкой ладонью по жесткой угловатой немецкой кобуре, по-немецки передвинутой на живот, закончил политбеседу такими словами: «Гитлер капут!» и «Аллес ин орднунг!». Наверно, это были единственные выражения, дошедшие до сознания слушателей, потому что они все разом согласно закивали и что-то залопотали.

Торжествующий старшина большими шагами нагнал нас, когда мы почти все вышли уже на улицу через узкую дверь, вделанную в ворота. Вдруг в глубине двора раздался бешеный лай. Оглядываюсь: прямо на нас с Федором несется огромными прыжками, волоча по снегу длинную цепь, здоровенная овчарка. Еле успеваю выхватить из кармана брюк пистолет и выстрелить навскидку в разъяренного пса. Тот смолк и сунулся оскаленной мордой в снег в нескольких шагах от Федора. Кто-то из наших спутников заглянул с улицы во двор и похвалил выстрел, а затем не выдержал и, по танкистской привычке к розыгрышу, ехидно добавил, что так метко можно выстрелить по движущейся мишени только с перепугу… Хотя никакого страха, к удивлению своему, я не успел и почувствовать, но возражать не стал, зато Радаев, сердито набычившись, посмотрел на обидчика. Насмешка повисла в воздухе, никем не поддержанная.

13 февраля

Несчастливое, черт возьми, число! Надо же было, как нарочно, именно сегодня узнать последние новости. Много всего: и хорошего, и грустного. Запишу по порядку. Дня три назад нами обложен со всех сторон Кенисберг — раз! Второе — Федька Сидоров вернулся! Вместе с экипажем. Пешком, так как пришлось своими руками сжечь машину, застрявшую при «драпе» из Эльбинга, чтобы она не досталась фашистам. Экипаж у него прекрасный, а в такой дружной компании можно, оказывается, даже с того света вырваться. Хуже дело у Махнева и Кунгурова («потомка Чингисхана» и нашего вызволителя в Латвии). У них сильно охладились двигатели (прогревать их под самым носом у противника нельзя было), и, когда немцы неожиданно контратаковали, оба экипажа с боем отступили, оставив свои машины. Фашистов вскоре оттеснили на исходные, но они успели сжечь обе самоходки.