Дневник Саши Кашеваровой

Вот чем действительно страшен возраст. Нет, не дурацкими морщинками – в сорок уже умеешь отделять личность от оболочки, в которую она заточена. Не тем, что ожидающая тебя дорога больше не кажется бесконечной. Не жутковатыми словами «кризис середины жизни» (какой, к чертям собачьим, середины?! я ведь еще ничего не успела, ни дом-дерево-сына, ничего вообще, мне в душе тринадцать!). Не тем, что какая-нибудь младшая сестра подруги, которая родилась, когда ты уже вовсю умела курить, носит лифчик размера 3D и спит с твоим начальником. Не тем, что слова: «Женщина, передайте билет!» кажутся гробовыми гвоздями (почему «женщина», а не «девушка», какая я ей «женщина», «женщина» – это кто-то солидный, не я, не я).

В сорок лет ты больше не умеешь обманывать себя. Ты видишь все, как оно есть на самом деле.

Да нет, это не был Апокалипсис, и в глазах у меня не потемнело, и стрелка на моих наручных часах продолжала с легким шуршанием перемещаться по кругу, а не тревожно замерла. У меня не увлажнились глаза, дыхание осталось спокойным и ровным, я ничего не выронила из рук: ни намокший зонтик, ни папку с распечатанными сценариями, тоже намокшую, ни сумку. Хотя выронить сумку, и чтобы весь содержащийся в ней хлам, от старой шариковой ручки до разноцветных витаминок, покатился бы по мраморному полу, словно кучка насекомых, почувствовавших угрозу и разбегающихся кто куда. И чтобы духи разбились – это было бы особенно красиво, потому что в тот день в моей сумочке лежал флакон с живописнейшим ладаном Etro. Этот торжественный и грустный, похоронный, церковный запах заполнил бы собою все пространство и еще долго мерещился бы всем невольным свидетелям произошедшего.

А случилось вот что.

Утром я вдруг ни с того ни с сего осознала, что к своим почти сорока так и не научилась носить красную помаду. И уж не знаю, что это было – то ли гормональный кризис, то ли старый фильм с Ренатой Литвиновой, который как раз показывали по «Культуре», – но я решила немедленно поехать в магазин и купить самую вульгарную, яркую и фаммфатальную помаду, которая там найдется. За окном был ливень, в чашке остывал крепчайший кофе, у Литвиновой на телеэкране была такая фарфоровая кожа и такие грустные глаза. А мне все равно было необходимо вытащить себя из берлоги во внешний мир – обсудить сценарии с продюсерами одного зарождающегося проекта, в который я давно хотела продать себя диалогистом. Укутавшись в кардиган из тонкой шерсти, стянув волосы в тугой хвост и облившись ладанными духами, которые, по моему замыслу, должны были дистанцировать меня от толпы в метро, я отправилась в путь.

Консультант в магазине, улыбчивая мулатка с ямочками на щеках и колечком в носу, нанесла мне на нижнюю губу одну разновидность наивульгарнейшей помады, а на верхнюю – другую. Я рассматривала свое лицо в увеличивающем зеркале и чувствовала себя семиклассницей, укравшей мамину косметичку. Несмотря на морщинки на лбу и круги под глазами. Маска роковой женщины всегда была смутно желанной, но почему-то давалась мне с трудом.

И вот в какой-то момент я подняла глаза и увидела почти прямо перед собою, в нескольких десятках метров, их, Олега и его жену. То есть я раньше никогда жену его не видела и даже не пыталась представить, она была человеком со стертым лицом, но я сразу поняла, что это не коллега, не подруга, не такая же любовница, как и я сама, а именно она.

Они являли собою пластическую композицию «супруги» – он поддерживал ее локоть с привычной нежностью, но без дрожи узнавания, а она в какой-то момент поправила воротник его рубашки, и это был машинальный, отработанный и почти материнский жест. Они выбирали духи – оба держали в руках по вееру блоттеров – и при этом выглядели ни увлеченными, ни даже особо счастливыми. Обычный выходной день семьи, которая может позволить себе пробежаться по магазинам и накупить приятных пустяковин не из необходимости, а развлечения ради.

Но меня еще поразил вот какой момент.