Дневник Саши Кашеваровой

– Никто его и не обвиняет… Просто из стадии деталей мы перешли в стадию конфликтов. На сцене появились второстепенные персонажи. Мне это не нравится. Потому что за стадией конфликтов непременно последует стадия драм.

– Да уже, – фыркнула Лера. – Ты бы на свою печальную рожу посмотрела. Стадия драм как она есть.

– Я просто больше не буду брать трубку. Он позвонит один раз, другой… И все. Все закончится естественным путем. А в естественной смерти, тем более той, которую ожидаешь, никакой трагедии нет.

4 мая

Я гипнотизировала телефон, светящийся экран которого выдавал его имя, пока он не погас. Так и не ответила. И это оказалось неожиданно наполняюще. Как отпустить птицу с руки и потом снизу смотреть, как она удаляется и как ей все равно, наблюдаешь ли ты ее полет. И ты одновременно чувствуешь себя и обворованным, и немножечко богом. Я знаю, о чем говорю. Помню, как в детстве мы с мамой подобрали во дворе воробья с перебитым крылом, и он несколько недель жил в нашей квартире, пока не окреп и заново не научился летать. Мне было лет не то десять, не то двенадцать – трогательный возраст, когда быстро привязываешься ко всему, что отзывается теплом. А у воробья – я назвала его Петром Петровичем, потому что на его голове произрастал смешной взъерошенный хохолок, придававший ему серьезный и даже начальственный вид, – было теплое брюшко, и когда он сидел у меня на ладони, я чувствовала, как под мягкими перьями бьется нервное птичье сердце. Петр Петрович научился есть с руки и путешествовать по квартире, сидя на моей макушке, но вскоре он уже самостоятельно летал по комнате. Я с ним разговаривала. Он так смешно наклонял голову – потом я заметила, что все воробьи так делают, но тогда мне казалось, что Петр Петрович прислушивается. А однажды я увидела, как он бьется в оконное стекло. Я посадила его на ладонь и вышла во двор. Я знала, что так правильно, но в глубине души надеялась, что он потопчется по ладони смешными кожаными лапками и останется со мной. Но едва мы оказались на улице, как Петр Петрович выпорхнул из моей руки и сначала перелетел на куст сирени, потом – на детскую горку, потом – еще куда-то, и вот он уже смешался со стайкой других дворовых воробьев. И для десятилетней меня это был особенный момент, торжественный и страшный.

Второй раз Олег позвонил тем же вечером – я как раз размазывала по лицу косметическую глину. Бесполезная процедура, зато умиротворяющая. И я снова молча смотрела на экран, а когда он погас, смыла глину и налила себе бокал вина.

Потом было несколько эсэмэсок, на которые я не ответила.

А потом, уже ближе к ночи, позвонили в дверь. И странно, но я даже не подумала об Олеге – ко мне постоянно ведь приходят какие-то курьеры, потому что почти вся моя потребительская жизнь происходит онлайн.

Но это был он. Стоял на пороге с встревоженным лицом.

– Саша, ты совсем офигела, да?!

– Ты пришел сюда, чтобы кричать на меня? – я подвинулась, давая ему пройти в квартиру. Только скандалов на лестничной клетке мне и не хватало.

– Почему ты столько времени трубку не берешь и на эсэмэски не отвечаешь? Я думал, случилось что-то… Или случилось?

– Да проходи уже. Будешь виски?

– Иди ты, – он скинул ботинки, ввалился в комнату и рухнул на диван. – И на работе проблемы, и дома черт знает что, а теперь еще и ты пропала. Что я должен был думать?!

С возрастом приходит волшебный дар – смотреть на мир отстраненно. Не чувствовать себя с головою вовлеченным в процесс. Целительное раздвоение личности – когда ты и кукловод, и марионетка, и зритель в первом ряду, и великий актер, который пусть уже сотню раз произносит некий душераздирающий текст, но слезы в финале все равно настоящие.

Это так удобно – иметь такой внутренний переключатель режимов. Если тебе хорошо – взять и раствориться в моменте, как кусочек рафинада в теплом кофе. Если что-то не так – включить наблюдателя и смотреть на себя со стороны. Такая тактика уже много лет помогает мне казаться флегматиком.

«Я ничего ему не скажу, – решила я. – Это по-идиотски. Он не сделал ничего плохого. Он даже мне не соврал. Ни мои обиды, ни мои старые раны не имеют к нему отношения. Не скажу, что видела их, и точка».

– А я видела вас, – вырвалось у меня само, само, честное слово. – Вы духи покупали.

Он сначала непонимающе нахмурился, но потом глаза его удивленно округлились, и он выдал прекрасное:

– А что же не подошла?

– Наверное, потому, что я – ограниченная мещанка. А что, твоя жена обрадовалась бы, если бы я подошла и представилась по форме?

– Ой, Саш… Я сам уже ничего не понимаю… Все начиналось так просто… И мы с тобой так редко видимся, но это почему-то важно… Короче, я запутался. Наверное, мне нужен хороший мозгоправ.

Помолчали. Я смотрела на него, уронившего голову на руки, непричесанного, и с удивлением думала – ну как человек может казаться таким незнакомым и родным одновременно.