Дневник секретаря Льва Толстого

Варвара Михайловна, притворяясь одинаково преданной матери и дочери, передает последней все неловкие, истерические словечки Софьи Андреевны и тем подстрекает ее к дальнейшим «воинственным» действиям. Гольденвейзер и Сергеенко помогают Черткову… Картина – ужасная и безрадостная. Одна надежда, что Л.Н. преодолеет всю эту мелочную склоку между близкими высотой своего духа и силой живой любви – к тем и другим, ко всем и ко всему.

18 сентября

Приезжал к Л.Н., но не застал его близкий ему и Чертковым Маврикий Мечиславович Клечковский, юрист по образованию и преподаватель консерватории по профессии. Ему же принадлежит несколько статей о воспитании в изданиях «Посредника». Это очень милый и чуткий – может быть, несколько экспансивный – человек.

Сразу по приезде он попал в Ясной к Софье Андреевне. Она, по своему обыкновению, решила посвятить гостя во все яснополянские события и начала ему рассказывать такие вещи про Черткова, погрузила его в такую грязь, что бедный Маврикий Мечиславович пришел в ужас. Он тут же, при Софье Андреевне, расплакался и, вскочив с места, выбежал из дома как ошпаренный. Убежал в лес и проплутал там почти весь день, после чего явился наконец к Чертковым в Телятинки.

Очень впечатлительный и всей душой любящий Л.Н., Клечковский никак не предполагал, что ему будет так тяжело в Ясной Поляне, как это можно было заключить по свиданию с Софьей Андреевной, и от такого открытия расстроился ужасно. Вероятно, он думал отдохнуть душой у Чертковых. Но… здесь Анна Константиновна и Владимир Григорьевич, со своей стороны, наговорили ему столько отвратительного про Софью Андреевну, погрузили его в такие невыносимые перипетии своей борьбы с ней, что Клечковский пришел в еще большее исступление. Мне кажется, он чуть не сошел с ума в этот вечер.

Против обыкновения он не остался ни погостить, ни даже ночевать у Чертковых и в тот же вечер уехал обратно в Москву. Случилось, что я как раз в это время собрался туда же по своим делам, так что нас вместе с Клечковским отвозили в одном экипаже на станцию (потом мы ехали в вагонах разных классов). По дороге на станцию спутник мой все время молчал и жаловался на головную боль, мы перекинулись с ним только несколькими фразами. Признаться, и мне тяжело было касаться в разговоре яснополянских событий.

– Боже мой, как не берегут Льва Николаевича! Как не берегут Льва Николаевича!.. Как с ним неосторожны! – невольно прерывая молчание, вскрикивал только время от времени Клечковский, сидя рядом со мной и задумчиво глядя перед собою в темноту надвигавшейся ночи.

Эту фразу расслышал Миша Зайцев, деревенский парень, работник Чертковых и товарищ Димы, отвозивший нас на станцию.

– Да-а, Софья Андреевна, уж, верно, неосторожна! – заметил он на слова Клечковского.

Он, конечно, был наслышан у Чертковых о том, что делалось в Ясной Поляне.

– Тут не одна Софья Андреевна неосторожна, – возразил Клечковский.

– А кто же еще? – с недоумением спросил Миша, оборачиваясь к нам с козел.

– Вот он понимает кто! – кивнул на меня Клечковский.

Маврикия Мечиславовича глубоко поразила атмосфера ненависти и злобы, которой был окружен на старости лет так нуждавшийся в покое великий Толстой. Неожиданное открытие вселило в него горькую обиду и самый искренний, естественный у любящего человека страх за Толстого.

А в Ясной Поляне и в Телятинках еще долгое время по его отъезде говорили о нем со снисходительно-презрительными улыбками: «Он странный!..»

21 сентября

По возвращении из Москвы нашел письмо на свое имя от Александры Львовны из Кочетов от 17 сентября следующего содержания:

«Посылаю вам пропасть дела… О нас что же вам сообщить? Живем тихо, мирно, а как подумаешь о том, что ожидает нас, и сердце замирает. Но теперь, за это время, есть перемена, и перемена, по-моему, очень важная – в самом Льве Николаевиче. Он почувствовал и сам, и отчасти под влиянием писем добрых друзей, что нельзя дальше, в ущерб своей совести и делу (?), подставлять спину и этим самым, как ни странно это сказать, не умиротворять и вызывать любовные чувства, как бы это и должно было быть, а наоборот, усиливать ненависть и злые дела. И пока отец стоит твердо на намерении не уступать и вести свою линию. Дай Бог ему силы так продолжать. Это единственное средство установления возможной жизни между отцом и матерью.

Вчера отец писал не совсем верно (Черткову) о том, что мне хочется домой. Мне хочется, чтобы отец не уступал матери и делал по-своему и как лучше. Перед отъездом матери Лев Николаевич сказал Софье Андреевне: “Когда ты хочешь, чтобы я приехал?” Она сказала: “Завтра”. – “Нет, это невозможно”. – “Ну, к 17-му”. – “И это рано”. – “Ну, так как хочешь”. И отец сказал: “Я приеду к 23-му”. Так если мы не выедем 23-го, будет скандал, пойдут истерики и всякая штука и отец может не выдержать. Понимаете, ему лучше сделать самому, чем быть вызванным по ее воле. Вот почему я хочу ехать. Объясните это Владимиру Григорьевичу».