Дневник секретаря Льва Толстого

После болезни Л.Н. еще слаб. Ходил гулять утром. Ни за что не хотел дать Илье Васильевичу вынести ведро с нечистотами, вынес сам, как всегда. Утром позвонил: два звонка. Я пришел, он смеется над сигнализацией.

Показал ему фотографию матери и брата, которую сегодня от них получил.

Л.Н.:

– А-а-а! Это мне очень интересно. Какая она свежая! А он что же?

Я объяснил.

После завтрака Л.Н. пошел было гулять, но вернулся и велел сказать, чтобы седлали лошадей и что он поедет верхом. Сопровождал его я.

– Мы недалеко поедем? – спросил я, когда мы выехали со двора.

– Нет, недалеко. Все-таки мне гораздо легче ехать, чем ходить. И свежим воздухом дышишь. Лошадь смирная, прыгать не буду.

Приехали к обеду Страхов с дочерью, Булыгин и Буланже. За обедом Л.Н. рассказывал, как приходили к доктору Татьяны Львовны в Кочетах мужики. Пришли они из города или из деревни, лежащей совсем возле города. Доктор и спрашивает мужиков, почему же они не ходят к городским докторам.

– Да что, батюшка, те-то уж вовсе жулики! – отвечали мужики.

Конечно, рассказывая, Л.Н. с увлечением смеялся. Но еще больше смеялся он, так что и есть не мог, по другому поводу. Татьяна Львовна была сегодня по делу в Туле. Кто-то спросил, ела ли она там.

– Как же, в Чернышевской.

– Одна?

– О нет! Я без кавалеров не бываю.

Вот это «без кавалеров не бываю» и заставило Л.Н. заразительно смеяться. В смехе этом чувствовалась его любовь к дочери.

Вечером все сидели за чаем. Вошел Толстой. Я встал, чтобы уступить ему место за столом. Он взял меня за руки и стал усаживать.

– Садитесь, голубчик!.. А мускулы у вас есть?

– Пожалуйте! – Я сделал напряжение.

– Есть! – сказал он, пожав мускулы.

Из разговора за чаем отмечу слова Л.Н. по поводу Португальской революции.

– Нужна революция, чтобы уничтожилась эта глупость, когда сидит какой-то король, без всякой надобности!..

Завтра я собираюсь, воспользовавшись выздоровлением Л.Н., отправиться пешком в путешествие верст за сорок – сначала к Булыгиным в Хатунку, а от них еще дальше – к Буткевичам в село Русаново, за Крапивной. Я окончательно решился взять свои бумаги из университета, а так как при этом я предполагаю прочесть студентам реферат против университета, да еще грозят осложнения в связи с призывом на военную службу, то мне и хочется напоследок повидать друзей и проститься с ними.

Л.Н. я предупредил, что отсутствие мое продлится несколько дней.

11 октября

После четырехдневного отсутствия пришел в Ясную. Там писатель Иван Федорович Наживин и жена Ильи Львовича с дочкой, восьмилетней девочкой.

– А, вот он! – встретил меня Л.Н. – Вы не знаете Наживина?

И он представил меня гостю.

Говорили сидя в столовой. Все позавтракали уже. Верхом Л.Н. не поехал ввиду гололедицы.

Особенно оживленный разговор был вечером за чаем. Л.Н. спросил у Наживина, что он пишет. Тот ответил, что последнее время работает над рассказами для детей.

Л.Н.: Я к детской литературе предъявляю огромные требования. Ах, как это трудно! Здесь так легко впасть в сентиментальность. Робинзон – вот образцовая книга.

Наживин: Разве?

Л.Н.: Да как же! Главное, мысль-то глубокая: показывается, что может сделать голый человек, выброшенный на остров, что ему нужно… Невольно является мысль, что для тебя всё это делается другими. Это не я, кажется, еще Руссо говорил, что Робинзон – образцовая книга.

Наживин: Кто-то говорил, что Робинзон вреден, потому что вызывает представление, что человек слишком много может, и этим развивает в детях этакие индивидуальные стремления… Но это уже перемудрил, перемудрил!

Л.Н.: Еще бы!

Потом Толстой просил Наживина прочесть какой-нибудь из его детских рассказов, но у того при себе не оказалось.

Софья Андреевна удивлялась, что крестьяне не берут у нее землю по дешевой арендной плате (семь рублей за десятину на круг). Л.Н. обстоятельно и с исчерпывающей убедительностью показал, чем руководствуются крестьяне и почему им сделка эта невыгодна.

Наживин защищал некоторые стороны Закона 9 ноября о хуторском хозяйстве.

Л.Н. сказал на это:

– Для меня здесь, главное, возмутительно то, что какой-то господин, сделавшись министром, разрушает весь строй крестьянской жизни! А худо ли это, хорошо ли, я никак не могу сказать.

Потом он слушал рассказы Наживина о жизни крестьян на Кавказе и в разных внутренних губерниях.

Был еще у Л.Н. с Наживиным разговор о Пушкине. По взгляду на Пушкина Наживин принадлежит к тем, кто в поэте видит лишь воспевавшего «ножку» и т. д. Он изумился, когда Толстой очень высоко отозвался о Пушкине, и долго сидел молча, видимо пораженный. А потом сообщил, что он сейчас пишет о Пушкине книгу. Что он в ней скажет?

Наживин показался мне умным человеком, но несколько узким, по-сектантски.