Дневник секретаря Льва Толстого

– Ведь вот у нас на полке стоит энциклопедия, и в любой момент мы можем ею пользоваться, – говорил он, – а ведь у простого народа ничего этого нет. Конечно, ему нужен переработанный справочник. Нужно прямо взять наш словарь и одно откидывать, другое переделывать. Скажем, какой-нибудь неизвестный писатель – это, очевидно, не нужно, это выкидывать. А встретится, например, слово «Голландия» или «электричество» – это, конечно, нужно, но только нужно изложить это, имея в виду людей, прошедших в лучшем случае лишь школу грамотности. Я думал об этом, – добавил Л.Н., – и как раз получил письмо из Харькова, где мне сообщают, что неизвестное лицо выражает желание пожертвовать для доброй цели пятнадцать тысяч рублей и просит меня указать эту цель. И вот я думаю, что можно бы употребить эти деньги на составление такого словаря. Я написал об этом. Ответа пока не было.

После, улучив минуту, когда Л.Н. был один, я, как мне ни совестно было, напомнил ему (что собирался и не мог решиться сделать в течение последних пяти-семи дней), что он хотел написать «препроводительное письмо» издателю моей книги и что теперь я отсылаю рукопись Битнеру, поэтому письмо его было бы нужно.

– А разве я не написал его? – удивился Толстой.

– Нет.

– Как же, как же, я обязательно напишу, – отвечал он.

При прощании, через некоторое время, он спросил меня, что мог бы он написать в письме. Я отвечал, что только то, приблизился я или нет более или менее к верному пониманию его взглядов.

– Так я напишу в таком роде, – сказал Л.Н., – что взгляды мои изложены совершенно правильно, что мне очень радостно было читать вашу работу и что я думаю, что она нужна… Да я ужасно глуп сегодня, – улыбнулся он внезапно, – и хорошенько обдумаю всё завтра.

И, крепко пожав мне руку, пошел к себе. С гостями он уже простился: они уезжали в Телятинки, чтобы завтра, не заезжая к Л.Н., отправиться на родину.

22 марта

День с Ернефельтами в Телятинках. Арвид Александрович Ернефельт – очень интересный человек, простой, искренний, тихий и скромный. Такие же у него и дети.

Вечером, собравшись все вместе, говорили о смерти и о страхе ее. Высказалось несколько человек.

– Всегда по этим вопросам высказываются разными словами, никогда не встретишь совершенно совпадающих мнений, – заметил Ернефельт.

Беседа наша была прервана внезапным приездом кучера Толстых в больших санях парой, с письмом от Л.Н., в котором он приглашал Ернефельта приехать к ним еще, хоть на часок, и высказывал огорчение, что тот не приехал днем. Как ни жалко было всем телятницам, Ернефельты должны были немедленно собраться и уехать в Ясную, чтобы оттуда уже отправиться на вокзал.

Во всех нас они оставили прекрасное впечатление. И пожили-то они в Телятинках всего два дня, а после их отъезда вдруг как-то сразу стало скучно и пусто вокруг. И вспомнились опять слова Л.Н., сказанные им мне, когда я рассказывал, как быстро я подружился с Чертковыми:

– Нас соединяет то, что Одно во всех нас.

23 марта

Приехав в Ясную Поляну, нашел там для себя письмо от Димы Черткова, уехавшего вместе с финнами. Он сообщал, что Л.Н. согласился писать пьесу для домашнего спектакля крестьянам, который затеваем мы в Телятинках. Мне Л.Н. тоже подтвердил это.

Сегодня он прочел мне вслух написанное им письмо о самоубийствах. В нем проводилась мысль о необходимости религии. Начало очень остроумно и забавно и написано в форме, приближающейся к художественной. Слушая это начало, я не мог удержаться от смеха. Л.Н. тоже смеялся, а потом говорил:

– Я как раз читал в газете мнение профессора о самоубийствах. Он перечисляет разные причины самоубийства: и психические и всякие, а об отсутствии религии ни слова не говорит.

Меня оставили в Ясной Поляне до вечера, чтобы послушать музыку молодого человека А.П.Войтиченко из Нежина, приехавшего поиграть Толстому на «кимвалах». Играл он очень хорошо. Л.Н. подарил ему, по его просьбе, свой портрет с надписью и заметил ему все-таки, что играет он недостаточно ритмично и что в его исполнении слишком резки переходы между piano и forte.

– Я считаю долгом сказать вам это, – добавил он, – потому что вижу, что у вас настоящий талант.

Музыкант с его замечаниями вполне согласился. После того Софья Андреевна завела граммофон, чтобы дать возможность «кимвалисту» послушать балалайку Трояновского.

– Bis, bis\ — попросил Л.Н., когда прослушал в исполнении Трояновского так называемую «Scene de ballet». Вчера тоже ставили эту пьесу, и Толстой тоже просил ее повторить.

Когда же раздались звуки гопака, то Л.Н., сидя с Сухотиным за шахматным столиком и не переставая следить за ходом игры, принялся так сильно пристукивать ногами и прихлопывать в ладоши, что шум пошел по столовой.

24 марта

Отнес Л.Н. последнюю, тридцать первую книжку мыслей «Жизнь – благо».

Принимая ее от меня, он сказал: