Дневник секретаря Льва Толстого

– Да, работаю, у меня есть кое-что в замысле, – отвечал Л.Н., – да сил нет!..

Душан говорил, что он чувствует себя «лучше, чем вчера». Но это «лучше, чем вчера» – понятие такое относительное. Вообще же говоря, по-моему, Л.Н. все время, все те два-три месяца, что я вижу его, находится далеко не в блестящем состоянии здоровья: почти все время недомогает, прихварывает и хотя обычно скоро поправляется, но часто бывает очень слаб. Некоторые, как, например, обитатели Телятинок, редко его видящие, обычно, встретив его, находят, что он еще больше постарел.

3 апреля

Л.Н. опять очень слаб, не гулял и не работал.

– Невыразимо слаб, не могу вам сказать, как слаб! – сказал он мне.

– Сейчас дело Владимира Григорьевича решается в Петербурге, – сказал я, – приехал из Крёкшина Федя Перевозников и сказал об этом.

– Ах, вот это приятно! – проговорил Л.Н. и добавил: – Уж очень это (ссылка, конечно) глупо!..

Он при мне оделся и не более чем на полчаса вышел погулять, так как день был прекрасный. Вернувшись, зашел в комнату Душана справиться о каком-то молодом человеке, бывшем у него сегодня утром и не принятом им по нездоровью.

– Он у меня на совести, – говорил Л.Н.

По словам Душана, это был обычный «проситель», и Душан удовлетворил его.

Л.Н. поднялся наверх. Просил принести, распределив содержание дней по новому плану, корректуру октябрьского выпуска «На каждый день». Только что полученную мною от Черткова корректуру февраля просил не присылать ему для нового просмотра, а прямо печатать (об этом справлялся Чертков). Сказал, что выбранные мною из Достоевского мысли не пригодятся ему для сборника «На каждый день», но что они ему интересны. Нужно принести.

Дал мне рубль – разменять и подать двугривенный одному нищему, вечному просителю, получающему больше всех и ужасно требовательному и сердитому.

– Ругать он меня будет, – произнес Л.Н.

– Это от самого графа? – спросил меня нищий, держа двугривенный на протянутой ладони.

– Да.

Начались сетования. От крыльца он долго не отходил. Когда я вышел через двадцать минут, его не было.

На полянке перед домом гуляла с няней Таня Сухотина. Обе они повели меня взглянуть на ужа, выползшего на солнышко. Потом я вышел через кусты на дорогу из усадьбы.

– А здесь под кустом еще два ужика были, – раздался за мной басистый голос.

Я оглянулся. Это был тот самый сердитый проситель.

– Не поможет ли ваша милость? – обратился он затем ко мне.

– Нет, у меня нету.

Он шел за мной, бормоча себе что-то под нос.

– А Чертков к Пасхе приедет? – слышу я опять вопрос.

– Право, не знаю, едва ли приедет.

Больше вопросов не было, но сдержанное ворчанье долго еще слышалось мне вдогонку.

5 апреля

Л.Н. выздоровел. Вчера еще ему стало лучше. Александра Львовна и Варвара Михайловна (Феокритова) рассказывали, что после завтрака он отправился на верховую прогулку, уехав потихоньку один, не от крыльца, а прямо со скотного двора. Между тем полил проливной дождь, который не переставал до вечера. Варвара Михайловна и Александра Львовна ездили в Тулу. На обратном пути, ближе к городу, они встречают Л.Н. на тульской дороге, он, одетый в тонкую летнюю поддевку и кожан сверху, был весь промочен дождем. Руки у него, по словам Александры Львовны, были «красные как у гуся».

Они еле упросили его слезть с лошади и усадили в пролетку, а его лошадь пустили бежать одну. Умный и ручной, как теленок, Дэлир послушно бежал за пролеткой почти до самого дома. Неподалеку от усадьбы Л.Н. пересел снова на верховую лошадь. Происшествие это на его здоровье нисколько не повлияло.

Удивительно меняется Толстой в зависимости от состояния здоровья: если он болен, он угрюм, неразговорчив и пишет в дневнике, что даже борется в такие минуты с «недобротой», хотя никогда я не видал у него ее проявлений; напротив, если он здоров, он очень оживлен, речь веселая, быстрая походка, большая работоспособность.

Таков был Л.Н. и сегодня. Уже по выражению лица, по тону голоса можно было видеть, что он поправился. Он дал мне для ответа два письма. Ответил я лишь на одно, а при другом не оказалось адреса.

Долго разбирались в корректуре октябрьского выпуска «На каждый день», где оказалось не вполне правильным распределение материала по дням. Пробовали переставлять дни, сравнивали с другими месяцами – ничего не выходило.

– Хорошо себя чувствовал, а теперь, – засмеялся Л.Н., – прямо обалдел!..

И извинялся, что задерживает меня, чем очень меня смущал. Наконец он поручил мне разобраться в корректуре, а сам отправился на прогулку верхом с Душаном. Перед этим он думал сам вечером смотреть корректуру, а я хотел проститься, но Л.Н. возразил:

– Да, как мало я вас вижу, так жалко! Оставайтесь у нас обедать.

Я и остался. А вечером засиделся, пошел дождь, и меня уговорили переночевать, так что этот вечер я провел у Толстых, и провел так хорошо.

Л.Н. пошел одеваться, чтобы ехать. Я спустился с ним вниз.

– Что, Лев Николаевич, как пьеса, подвигается вперед? – спросил я.