Дневник секретаря Льва Толстого

Душан отвечал, что оба языка имеют много общего как семитические.

– Я ведь немножко знал арабский язык, – прибавил Л.Н., – и интересовался им в университете больше других: это ведь классический язык Востока.

6 апреля

Рано утром я ушел из Ясной Поляны. Прекрасное утро. Весна здесь восхитительная. Она нынче и вообще хороша, но среди такого живописного уголка, как Ясная, прелести ее выигрывают стократ.

Вечером, однако, мне снова пришлось быть у Толстых с Левой Сергеенко и Димой. Отнес Л.Н. взятые по его просьбе в Телятинках книжки о пьянстве для посылки на один завод и распространения среди рабочих.

Был сегодня у Л.Н. екатеринославский крестьянин Ипатов, бывший старообрядец, который очень ему понравился. Приходил он по личному делу, но человек сам – религиозный.

– Эти староверы всегда такие твердые, – говорил про него Л.Н.

Сегодня он ответил и Градовскому, в том смысле, что объединению писателей он сочувствует, но в съезде сам, если бы даже был здоров, не стал бы принимать участия, так как для этого надо было бы вступать в сделки с правительством.

С полчаса он поговорил наедине с мальчиком Сергеенко. Потом в зале зашла речь о поэзии и поэтах. Кто-то высказал мнение, что увлечение декадентством скоро пройдет.

– Не думаю, – сказал Л.Н. – Тут, – продолжал он, – какой-то сатиризм, нежелание признавать какие бы то ни было старые формы.

Дима спросил его мнения о том, можно ли употреблять при работе животных: лошадей, например. Л.Н. высказался в положительном смысле.

– Если бы человек очутился на необитаемом острове, как Робинзон Крузо, – говорил он, – то тогда ему нужно было бы поймать дикую лошадь, приручить ее, а ведь теперь она есть.

И еще категоричнее заявил, что всякое правило, всякая буква мешает свободному развитию, что он – враг всякого доктринерства.

Читал потом вслух последнее письмо Молочникова. Мне дал три письма для ответа.

Курьез: сегодня через нашу станцию (Ясенки) пришло к Л.Н. письмо с таким адресом: «В Санктпетербург. Его В.А.Н. Господину Толстому, в Красной Поляне, Соб. Имение». Письмо прислали Л.Н., и, действительно, оно оказалось адресованным именно ему.

7 апреля

Вечером Л.Н. просмотрел написанные мною письма, причем к одному (Рубану, о перемене внешних условий жизни) сделал большую приписку, распространив мою мысль, выраженную в письме[21]. Это было в кабинете. Л.Н. склонился к столу и точно забыл о моем присутствии. Я стоял около, ни звуком не нарушая тишины. Невысокая, кургузенькая стеклянная керосиновая лампа под белым абажуром скромно стояла на выдвижной доске рабочего столика и светила Л.Н. Он, нахмурив брови, писал. Написал одну страницу и, не приложив промокательной бумаги, перевернув листок прямо свежими чернилами на стол, стал писать другую. Сидит и вдруг громко вскрикнет, не подымая глаз от письма: «Ах!» Что-нибудь не удалось – поправит, сделает вставку и опять пишет. Между прочим, вскрикивает так он часто за шахматами.

– Это пустяки, это не нужно копировать, так послать, – говорит он по окончании писанья.

Но не копировать жалко, и после возишься около пресса.

Л.Н. вынул блокнот и, как всегда, прочел записанное на память относительно той работы, какую он мог бы мне поручить.

– Да! – вспомнил он. – Возьмите у Тани мысли Лескова. Я хочу поручить вам выбрать из них особенно яркие и новые мысли о неделании, чтобы дополнить свою книжку. И другие тоже выбрать, которых у нас не встречалось, и включить в другие книжки.

Мысли Лескова я взял у Татьяны Львовны.

За чаем Л.Н. спросил о Леве Сергеенко:

– Ковыряется в земле?

– Да.

Заговорили об этом мальчике. Родители хотят отправить его в Иркутск, к родственникам, и там отдать в гимназию, а он хочет остаться у нас, в Телятинках, как ему предлагал Чертков, и ни в какую школу не поступать. Софья Андреевна и Татьяна Львовна говорили, что теперь-де ему есть чем жить, но что будет потом, чем он будет заниматься? А я возражал, что человек всегда найдет себе работу, в крайнем случае какую бы то ни было, – стоит лишь сократить свои потребности.

Л.Н. слушал и, кивая головой, говорил:

– Да, конечно, конечно, как же не найти!..

И он рассказал об общежитии для старых литераторов, их жен и детей, устраиваемом в сельце, принадлежавшем Пушкину, в глуши, за несколько верст от железной дороги; туда нужен заведующий, интеллигентный человек; и вот кто-то из устроителей говорил Л.Н., что на это место пойдет разве тот, кому больше некуда идти.

Таким образом, вот уже одно место и есть для того, «кому идти некуда». Но, кроме того, ведь Сергеенко приучается к физическому труду.