Дневник шпиона

— Я уже думал об этом. Но его нет в Лондоне. Как только кончилась война, он уехал в сторону экватора на своем "Шиповнике".

"Шиповник" была яхта лорда Артура Лавентри. Сам лорд был одним из богатейших людей Англии и жил ради наслаждений. На моих руках умер его младший брат Георг в 1917 году на французском фронте. Во время отпуска в том же году я сумел подружиться с самим лордом. У него были предприятия во всех уголках земли, и в день он имел больше тысячи фунтов дохода. Конечно, одним росчерком пера лорд мог поправить дела отца. Но и тут обстоятельства были против нас.

Никогда раньше я не видал отца в таком тяжелом состоянии. По профессии он был доктором, но во время войны отказался от практики и уговорил деда пустить все его сбережения в производство протезов. Дед относился к причудам отца с полным равнодушием, но на этот раз поддался на его уговоры, хотя всегда презирал коммерцию. Последнее время он даже гордился отцом и писал мне, что именно "доктор" сумеет восстановить наше состояние, которого мы, Кенты, лишились еще во времена Ивана Безземельного.

У отца и прежде иногда бывали неудачи, но он всегда ловко выворачивался. Теперь же, когда я глядел на его немолодую склоненную голову, я чувствовал, что он не способен что-либо придумать. Обстоятельства оказались сильнее его. По правде говоря, он представлял собою довольно безотрадное зрелище. Очевидно, он понял это, так как сказал немного погодя:

— Пройди к деду. Он ждал тебя с нетерпением. Я уверил его, что снять тебя с фронта надо для твоей же пользы.

Мой дед, генерал в отставке, кавалер ордена Бани и член Карлтон-клуба, уже больше десяти лет как отошел от всяких дел. Он занимал несколько комнат в нашем доме, имел лакея-китайца, собрание раритетов и черного мадагаскарского попугая. По своему мировоззрению он был строгим консерватором, а по образу жизни человеком позапрошлого царствования, каких, впрочем, достаточно еще сохранилось в Лондоне. Он ходил в сером цилиндре и старомодном пальто и старался не показываться на улицу днем, так как не доверял автомобилям и не переносил запаха бензина. Вместе с этим он страстно любил инициативу, газеты и пение птиц, которых разводил прежде в огромных количествах. Но пять лет назад он ликвидировал птичник, так как птицы своими криками стали утомлять его. Однако у него сохранилась большая коллекция птичьих яиц и погадок[1]. Дед считал свою коллекцию самой оригинальной во всем Лондоне и говорил о ней с гордостью. Уже семь лет, как он писал книгу "Прелесть певчих птиц", но пока успел закончить только первый том, для которого не спеша искал издателя.

Когда я вошел в рабочую комнату деда, он сквозь лупу рассматривал черную кучку, лежащую перед ним на стекле. Прежде чем поздороваться со мной, он вытер одеколоном руки, и только после этого мы обнялись. Он был прекрасно выбрит, весел и немножко пьян. Я подумал, что он ничего не подозревает о семейном несчастье. Но я ошибся. Поздоровавшись со мной, он заглянул мне в глаза и спросил:

— У отца какая-нибудь заминка с делами, не правда ли? Я слежу за ним уже неделю, но спрашивать не хочу.

И, не дождавшись ответа, он со старческим легкомыслием показал мне пинцетом на кучку, с которой только что возился:

— Это погадки секретаря… Не удивляйся… Секретарь — это птица в Южной Америке[2]. Китаец принес мне их сегодня утром…

Я верил в здравый смысл моего деда. Ведь именно он своими сбережениями положил основу состоянию, которое приумножил, а потом потерял мой отец. Не посмотревши на погадки, я сказал:

— Отец вызвал меня с фронта для того, чтобы сказать, что дела его пошатнулись. Он опасается полного разорения.

Дед громко захохотал:

— Мальчишка начал важничать. Он разорился!.. Да разве можно теперь разориться, когда боши…

Но вдруг он перестал смеяться и, не кончив фразы, тихо спросил:

— А велик долг?

— Срочных платежей 17 тысяч.

— Мы это обдумаем, — сказал дед. — Жалко, что он скрыл от меня свои затруднения. У меня найдутся знакомые, которые возместят этот пустяк. Если хочешь, выпей. А я переоденусь, и потом мы поедем с тобой. Человек с северного фронта в Лондоне встречается не каждый день.

Внезапно я почувствовал какую-то надежду. Старик говорил твердо, как должен говорить джентльмен в минуты опасности. Я выпил стаканчик вина, потом начал ходить по комнате. Мне казалось, что переодеванию деда не будет конца. Это меня бесило. Наконец, старик вошел в комнату в свежем сюртуке, с новой челюстью во рту и в лаковых ботинках.

— Надо спешить, — сказал он и начал наливать себе вина.

Как раз в этот момент раздался выстрел, и попугай вскрикнул.

— Плохо, — сказал дед, и колени его подогнулись. — Твой отец никогда не стрелял в комнатах из револьвера. Иди скорей.

Я побежал. Отец застрелился из револьвера системы "Бульдог". Пуля пробила его голову насквозь.

* * *