Пришли другие офицеры, и мы принялись пить коктейль. Завязался общий веселый разговор. Потом, подвыпивши, мы бегали на станцию и требовали, чтобы паровозы свистели. Пустили несколько ракет. Мое сообщение о разговорах среди солдат было так незначительно, что я предпочел умолчать о нем.
Вдобавок у меня появилась мысль, что теперь, когда немцы разбиты и мир близок, солдаты приутихнут. Я пробыл до поздней ночи в офицерской компании и только в полночь выехал домой. Опять я сидел на открытой платформе и опять было холодно. В небе северное сияние трепыхало своими красными складками, и это немного развлекло меня. Совсем поздно я приехал в Кицу.
На платформе меня встретил сержант Слим. Прежде всего он мне доложил, что солдат Флин, доставивший мне сведения о разговорах среди солдат, не вернулся в барак с заготовки бревен. Этого мало. Работавшие в лесу солдаты будто бы видели шесть русских охотников, вооруженных ружьями. Русские прошли тесно сомкнувшись и с нашими не заговаривали.
Пообдумавши положение, я решил, что рассказ про охотников не больше, как выдумка. Линия занята нами почти на триста миль вперед, и трудно себе представить, откуда могли здесь взяться вооруженные русские. Вернее всего, это было придумано, чтобы как-нибудь объяснить исчезновение доносчика Флипа.
Я хотел немедленно же организовать поиски его. Но свет северного сияния был слишком слаб, чтобы можно было что-либо найти в лесу. Я приказал Буду завтра рано утром вывести всю полуроту в лес и обшарить все овраги. Пока же, несмотря на усталость, я велел сержанту разбудить несколько солдат и допросил их поодиночке о Флине. Солдаты делали вид, что ничего не знают, называли Флинта дезертиром и пытались убедить меня, что он бежал к норвежской границе. Но я отлично знал, что этого не может быть. Зачем бы стал дезертировать Флин, когда я обещал ему двухмесячный отпуск? Ясно, что солдаты разделались с ним.
В первый раз я почувствовал легкий страх перед событиями, которые назревают здесь, во мраке полярной ночи. Я осмотрел оба своих револьвера и приказал Буду сделать то же самое. Мне страшно ложиться в постель, и я нарочно так пространно записываю события дня у себя в тетради.
Я уже смотрю в ту сторону, где должен быть Лондон. Временами мне кажется, что сквозь завесу северного сияния я вижу зарево его огней. Наверное теперь, когда налеты цеппелинов не страшны, он вновь зажег свои мигающие вывески и бесчисленные гирлянды фонарей. Впрочем, через пять дней я увижу милый город своими собственными глазами.
Я давно не брался за мою тетрадку, мне было как-то неприятно продолжать записи. Но тут на океане я успокоился и сейчас впишу все по порядку, с того места, на котором остановился. Мне легко сделать это, так как я вряд ли когда-либо забуду события последних мурманских дней.
Нам не удалось отыскать в лесу исчезнувшего Флина, хотя пространство на пять миль вокруг было исхожено Будом и солдатами. Это разозлило меня. Я не знал, что предпринять, и шагал по комнате, страшно волнуясь. Меня успокоил немного приход Градова. Я рассказал ему о революции в Германии и о конце войны. Выслушав меня, он заволновался, начал бегать взад и вперед и все время повторял:
— Не может быть… Не может быть! В Германии революция… Кайзера прогнали… Кто бы мог предвидеть? Значит, большевики правы… Нет, это невозможно… Что же теперь делать?..
Он ушел и потом несколько раз возвращался и спрашивал меня о подробностях революции. Но я не мог рассказать ему много, так как сам ничего не знал. Перед обедом я сообщил мисс Зое, что скоро будет мир, и мы уедем. Она уронила ложку на пол, и на лице ее выразился испуг. По привычке она хотела засмеяться, но у нее ничего не вышло. Ее волнение было для меня полной неожиданностью. Мы очень мило провели время после обеда, пили чай и болтали. Ложась спать, я с радостью почувствовал, что мои мрачные мысли меня покидают.
А на другой день утром сержант принес мне записку: