— Перестаньте плакать, Долгорукий. Ведь вас никто не гнал в доки. Хотите, я дам вам в долг двадцать фунтов? А там видно будет.
— Нет, нет, — отвечал он. — Я не уйду с работы. Я пересилю себя. Я привыкну. Мне с каждым днем делается все легче и легче.
Понемногу он успокоился, но пить больше не стал: ему надо рано идти на работу. Я перевел разговор на другую тему:
— Ну, а как ваш развод?
Он махнул рукой:
— Боюсь, что из этого ничего не выйдет. Полковник поехал в Париж к Воронову омолаживаться за счет шимпанзе. А тут мне говорили, что английский суд не находит для себя возможным расторгнуть брак, совершенный по православному обряду. Полковник хоть и омолодится, но останется на бобах. Единственный выход из положения — это развестись в России. Там это можно сделать в отсутствие противной стороны в один день. Но Юлия не хочет ехать в Россию, а я не могу. Хотя, вообще говоря, мне бы хотелось побывать в Петербурге. Ведь вы знаете, Кент, теперь, когда я влез в шкуру рабочего, я начинаю понимать многое, чего раньше не понимал. Всю жизнь работать в доках — это ужас. Верить в революцию, в захват власти, в торжество рабочей братии — это штука! Теперь я вижу иногда во сне, что в Лондоне революция на манер нашей Октябрьской. Вы думаете — я борюсь с ней? Ничего похожего. Я бегу впереди.
Разговаривать на эту тему дальше я не захотел и простился с князем. Он пожал мне руку и спросил:
— А когда ваш доклад в секретной комиссии?
— 8 февраля.
— Я обязательно приду к вам вечером. Меня очень интересует, как вы сумеете защитить ваши положения.
Я поблагодарил его. В нем осталось еще очень много симпатичного, хотя с каждым днем он все дальше отходит от меня.
Генералы и адмиралы, с бесконечными гирляндами орденских ленточек и с золотом на рукавах, слушали меня молча, немного презрительно. Но я заметил, что за этим презрением сквозили интерес и испуг. Может быть, никогда раньше в этой комиссии не были высказаны в такой категорической форме мысли, которые не могут не смущать каждого думающего англичанина. Мысли, о которых стараются не говорить.
В общем мой доклад длился недолго. Мои тезисы были сформулированы заранее и розданы присутствующим под расписку. Я добавил только то, чего не мог доверить даже бумаге. Возражать мне пожелали почти все члены комиссии.
Никто из возражавших ни словом не коснулся намеченного плана кампании. Прения повернулись как раз в ту сторону, куда я хотел. Члены комиссии решительно отказывались верить в необходимость близкой войны с Америкой, а некоторые отрицали даже ее возможность. Люди говорили с жаром и приводили множество доказательств. Но для меня ясно было, что все эти старики стараются только успокоить друг друга.
— Мир изошел бы кровью и одичал бы, если б мы сцепились с Америкой, — резюмировал свои возражения умный полковник Фультон, занимающийся военной химией. — Это была бы гибель для всей англосаксонской расы.
— Попробуем поспать еще несколько лет, — говорил старый адмирал с ярко-красным лицом и невероятно белыми баками. — Пусть наши дипломаты балансируют. Мы не должны начинать. Нельзя заглядывать в будущее. Представьте себе, что в Штатах случится землетрясение, подобное японскому. Или революция по образу русской. Это изменит положение вещей, и опасность войны рассосется.
— Нет, нет, нет, не надо даже говорить о войне! — кричали остальные. — Мы готовы к обороне, да. Но к нападению — нет.
— Да, я забыл сказать, — заявил вне очереди старый генерал с ватными баками. — Помните евангельское изречение: "Поднявший меч от меча и погибнет". Это сущая правда, и наше дело не забывать этого правила.
Мне были смешны все эти ссылки на землетрясение, революцию, Священное Писание. Я считал, что доводы эти годились лишь для провинциальных старух, а не для военного совещания. Председательствующий понял это и поставил вопрос в должную плоскость: он констатировал, что Америка растет быстрее Англии, и параллельно с этим американский империализм приобретает все более угрожающие формы. Закрывать глаза на будущее нельзя.
— Не будем пока касаться возможности или невозможности войны, — сказал он. — Обсудим план по существу.
Вслед за этим было сделано около тридцати возражений по плану кампании. Все эти возражения я записал на лист одно за другим. Десять из них, на мой взгляд, не заслуживали внимания. Об остальных можно было говорить. Мне дали неделю срока, чтобы сформулировать контрвозражения и подготовиться к новому выступлению. Я забрал все документы в портфель и направился домой, так как чувствовал себя уставшим. В то же самое время я ощущал в себе огромную радость. Я исполнил свой долг перед Англией, дал тревожный звонок. Я доказал, что обмануть историческую необходимость нельзя. Что нужно поспешить к ней навстречу.