Дневник штурмана

Работа была простая: кое-что посчитать, кое-что сверить и проверить. Её было рекомендовано делать с особым тщанием, но, по-моему, лишь для того, чтобы чем-то занять праздного человека. Ежедневно мне будут поручать подобное. Я могла бы выполнять это за полчаса, но для приличия буду растягивать часа на полтора или, если поднатужусь, то и на два. Счастье, что у меня есть занятие, довести которое до конца я считала тогда, в утреннее дежурство, делом чести, а сейчас — делом долга. Пусть после меня останется хотя бы эта новая теория взлётов. Чувствую, что не смогу вести записи в своём дневнике в строгом стиле и вновь наговорю много вздора, так пусть моя теория докажет, что я всё-таки умнее, чем мой дневник. Ой, а как вспомню, сколько заполненных тетрадей лежит у меня дома в Москве, то готова досадовать на себя за то, что не уничтожила их и кто-то после моей смерти будет в них копаться. Мёртвой мне всё будет безразлично, но сейчас думать об этом очень неприятно.

Как же легко я пишу о собственной смерти! Прежде мысль о ней бросала меня в дрожь, а сейчас я говорю об этом, как о чём-то постороннем и неизбежном. А впрочем, так ли уж она неизбежна? Серафима Андреевна верила в свою смерть и покорно её ждала, а я буду бороться за своё право жить. Почему, если какому-то убийце захотелось или ещё только захочется меня прикончить, я должна идти навстречу его желаниям? Я не хочу, чтобы меня убивали, и сделаю всё возможное, чтобы меня не убили. "Всё возможное". В этом выражении звучит безнадёжность, поэтому не буду делать хвастливых заявлений, а просто постараюсь быть осторожной.

Пора приступать к описанию главного события сегодняшнего дня, но на это нет сил. И всё-таки, если я собираюсь чётко и подробно излагать все события, чтобы мой дневник оказался полезен, я должна на это решиться. Может, даже хорошо, что я делаю мелочные замечания и наблюдения, основанные на эмоциях. Если бы я скрывала, что терпеть не могу бортинженера, первого штурмана считаю человеком заносчивым, а командира — сухарём, то мои записи могли бы вызвать лишь недоразумение, а теперь известно, что в рассмотрении событий по моему дневнику надо делать скидку на эмоции и особое, кому-то кажущееся ошибочным восприятие людей.

Серафиму Андреевну мы не видели до конца моей вахты. Я считала на машине, изредка следя по экранам за миром вне корабля, бортинженер изучал справочник штурмана, сверяясь с приборами и, по-моему, силясь вообразить, что он в полёте, первый штурман тоже что-то считал. Мы друг другу не мешали, и в рубке раздавалось лишь щёлканье и жужжание наших компьютеров. Командир, как всегда сдержанный, пришёл задолго до конца моей вахты.

— Учёные высадились, — сообщил он.

— А Серафима… мисс Сергеева, сэр? — спросила я.

— Я её так и не видел, мисс Павлова, — ответил механизм.

— Она не собиралась высаживаться?

— Вряд ли это было бы целесообразно, мисс, — вмешался первый штурман. — Она очень больна.

— Но разве сама она не хотела выйти из корабля? — удивилась я.

— Она не заговаривала об этом, мисс, — методично разъяснил механизм. — Возле кессонной камеры она тоже не появлялась.

— Должно быть, она в своей каюте, — предположил первый штурман. — Надо бы её проведать, сэр, а то она очень плохо выглядела.

— Я просил мисс Фелисити к ней зайти. Она при мне стучалась к ней, но там или никого не было или ей не захотели ответить.

Не знаю почему, но мне от этого разговора стало тревожно. Меня преследовало впечатление, которое произвела на меня Серафима Андреевна, впечатление смерти.

— А вдруг она… ей плохо? — сказала я, удержав слово «умерла».

— Скорее всего, она бродит по кораблю, — возразил первый штурман.

— Мистер Форстер и вы, мистер Гюнтер, если вас не затруднит, пройдите, пожалуйста, ещё раз по кораблю и поищите её. Если её не встретите, постучите в дверь её каюты.

— А если она не откроет, сэр? — спросил бортинженер.

— Тогда я отопру дверь запасным ключом.

Пока они ходили, я пыталась отвлечься от тревоги за мою несчастную соотечественницу, следя на экранах за действиями учёных, разбредающихся в разные стороны с тяжёлыми ящиками. Мне было известно, что отныне просматриваться будет круг радиусом в десять километров с кораблём в центре. Часть учёных, оставаясь внутри, будет постоянно следить за каждым движением коллег снаружи. Специальные датчики, закреплённые на "опытных образцах", то есть на тех людях, которые будут добровольно испытывать на себе действие планеты, отразят изменения в их психике. После возвращения на борт абсолютно все, покидавшие корабль, подвергнутся самому тщательному исследованию, а в необходимых случаях будет применяться даже гипноз.

— Сэр, её нигде нет, а в каюте никто не отзывается на стук.

Во мне усиливалось ощущение безнадёжности всех усилий её отыскать. Мне казалось, что мы могли бы перевернуть всё вверх дном, осмотреть все углы и отсеки, но нам не суждено найти эту женщину. Потом, когда время для этого наступит, она объявится сама.

— Мистер Гюнтер, останьтесь здесь, — приказал командир. — А вы, мисс Павлова, задержитесь, пожалуйста, на вахте.