Дневник тайных пророчеств

- И физические в том числе, - кивнул следователь. - Однако в данном случае физические средства не срабатывают совершенно. Этот сукин сын ничего не боится. Абсолютно ничего. Как будто считает себя бессмертным.

На щеках Блюмкина проступили розовые пятна.

- Что ж, - сказал он, - значит, нужно заканчивать дело.

- Каким образом? - тихо спросил Якобсон.

- Что значит «каким образом»? - прорычал Блюмкин. - Мне вас учить?

- Я, собственно, только хотел выяснить…

- Вы уже все выяснили, товарищ Якобсон. У меня есть прямые указания сверху. Завершайте дело!

Следователь, однако, все еще смотрел на Блюмкина с сомнением.

- Что еще? - раздраженно спросил Блюмкин.

- Хотелось бы получить не только устный приказ, но и письменное подтверждение.

Брови Блюмкина взлетели вверх:

- Это еще зачем?

- Николай Гумилев - личность в столицах известная, - осторожно заговорил следователь Якобсон. - Он - председатель Петроградского отделения Всероссийского союза поэтов. Если мы вынесем расстрельный приговор, могут случиться… неприятности.

Блюмкин тяжело задышал. Он был в бешенстве. Заметив это, следователь слегка попятился назад и как бы невзначай положил руку на кобуру. Видя его маневр, Блюмкин усмехнулся. «Ах ты, свиная отрыжка, - с ненавистью и презрением подумал он. - Если бы я хотел тебя пристрелить, тебе бы даже пулемет не помог!»

- Что-то я не пойму, - хрипло проговорил Блюмкин, - про какие неприятности ты мне толкуешь?

Якобсон отвел глаза и тихо проговорил:

- Вчера вечером мне звонил Луначарский. Убеждал, что арест Гумилева - ошибка. Требовал отпустить поэта под его ответственность. Сказал, что выражает не только свое мнение, но и мнение Максима Горького.

- Та-ак, - протянул Блюмкин. - И ты теперь думаешь: раз вожак затявкал, значит, и вся свора подхватит?

Следователь пожал плечами, по-прежнему не глядя в глаза Блюмкину.

- Слушай меня внимательно, Якобсон, - холодно проговорил Блюмкин. - Нужное распоряжение я тебе предоставлю. Но как только ты его получишь - сразу закрывай дело. Без промедления, понял?

- Если бумага будет…

- Будет! Но чтобы от вынесения приговора до его исполнения прошло не больше двух дней. Вы меня поняли, товарищ Якобсон?

- Понял.

- Можете идти!

Следователь повернулся и медленно прошел к двери. Выскользнув в коридор, Якобсон облегченно вздохнул и вытер платком потное красное лицо.

- Дьявол, - прошептал он. - Настоящий дьявол.

5

В кабинете было мрачно и холодно. Голые стены с обшарпанной штукатуркой выглядели убого. Однако письменный стол, за которым сидел Яков Блюмкин, поражал размерами и красотой. Он был огромен, сделан из красного дерева и украшен изящной резьбой.

Посмотрев на резьбу стола, Гумилев усмехнулся. Все эти завитки и узоры были похожи на какой-то нелепый атавизм, на витиеватый бараний рог, внезапно выросший на капоте грязного автомобиля. Блюмкин окинул взглядом осунувшегося и бледного поэта, неуклюже примостившегося на ободранном стуле, облизнул губы и заговорил:

- Николай Степанович, я вызвал вас к себе для важного разговора.

- Я весь внимание, - сухо сказал Гумилев.

- Может, сначала чаю? - предложил Блюмкин. - Чай отличный, прямо из Индии.

- Благодарю, но мне не хочется.

- Что ж… - Блюмкин сдвинул брови к толстой переносице. - Николай Степанович, я не хочу ходить вокруг да около и перейду сразу к делу. - Чекист достал из ящика стола лист бумаги, положил его на стол и пододвинул к Гумилеву: - Ознакомьтесь, пожалуйста.

Николай Степанович взял лист и пробежал по нему взглядом.

«В своем первом показании гражданин Н. Ст. Гумилев совершенно отрицал его причастность к контрреволюционной организации и на все заданные вопросы отвечал отрицательно. Виновность Гумилева в контрреволюционной организации на основании протокола допроса Таганцева и его подтверждения вполне доказана. На основании изложенного считаю необходимым применить по отношению к гражданину Гумилеву Н. Ст. как явному врагу народа и революции высшую меру наказания - расстрел.

Следователь Якобсон».

Блюмкин внимательно смотрел на лицо поэта, но не заметил на нем и тени тревоги.

- Вы молчите? Вас это совершенно не пугает?

- А какая вам разница? - холодно осведомился Гумилев, отодвигая от себя лист. - Мое мнение никак не повлияет на ваше решение.

- Это верно, - кивнул Блюмкин. - Поймите, Николай Степанович: как поэт вы мне нравитесь. Но вы представляете реальную опасность для советской власти.

- Я не участвовал в заговоре, - сухо проговорил Гумилев. - И не готовил никакого переворота. Переворот - чушь, он ни к чему не приведет. Слишком много шпионов развелось. В этой стране сейчас нельзя верить никому.