Дневник. Том 1

12 сентября. Встретила вчера Костю Смирнова, который в 35 и 36-м году работал у нас в Кукольном театре вместе с Игорем Орловым, а затем Радлов взял его в свой театр. Он был с ним и в Кисловодске. Костя утверждает, что никакого предательства со стороны С.Э. <Радлова> не было. Их взялось вывезти танковое училище; (кажется) одна группа успела выехать, другая должна была ехать наутро, уже все вещи были принесены к месту отправки, но немцы пришли ночью. Бежать было невозможно. В Киеве Радлов будто бы не работал, а попал сразу в Запорожье, затем в Винницу и в Берлин, а оттуда во Францию. Сейчас С.Э. и Анна Дмитриевна в Москве, в тюрьме. Тамара Якобсон на свободе, ей дали минус три, и она едет играть в Нижний. Но что меня потрясло, это известие о Наташе Владимировой. Она погибла в Берлине с мужем и детьми от бомбежки. Они были все вместе в бомбоубежище и там все и погибли. Какой ужас. Бедная, бедная Лида, за что на человека столько горя? Сын умер от туберкулеза, их выслали, разорив всю жизнь; там, в Ташкенте, им то дают работать, то высылают, то арестовывают. Одна Наташа оставалась, и той не везло. С кем-то сошлась, быстро рассталась, родился ребенок. Потом Митя Радлов, тоже разошлась. Вышла за Вилинбахова и, кажется, была счастлива. Я не могу думать о Лиде, о судьбе этой молоденькой, хорошенькой женщины, без слез, без того, чтобы сердце не сжималось от ужаса. Именно от ужаса. Я знаю, что такое бомбежки, но то, что было у нас, ничто по сравнению с тем, что было в Берлине. И за что на Лиду столько напастей, столько горя, горя, от которого не уйдешь, не забудешь, не излечишься. И где-то она сама? Она прекрасный человек.

Мне надо выделить несколько дней целиком на подготовку курса в ремесленном училище и тогда – что тогда? Все то же. Надо выделить день на письма, а другой на портьеру Зои Лодий.

15 сентября. На днях была посрамлена в своих собственных глазах ужасно. Я обиделась на Говорову. Прошлым летом я ей устроила работу и вызов от ремесленного училища. То ли вызов долго шел, то ли она прокопалась, в общем, не смогла приехать. Всю зиму она меня бомбардировала письмами. Изергина, ее племянница, сожительствующая с Орбели (вот уж неугомонный полигамец!), устроила ей вызов от Эрмитажа, я же раздобыла справки о том, что училище ей дает площадь, без чего вызов не мог состояться. Приехали, остановились у меня, распустили по комнате девочек вшей, отчего Галя рыдала в голос на всю квартиру. У меня хранились три гравюры Елизаветы Антоновны. Я их ей отдала, причем сказала, что одну из них, акватинту[1348]

вид Смоленска, очень бы хотела у нее купить. Дала 60 рублей, сказав, что если ей дадут в магазине больше – пусть продает. Она продала все три за 75 рублей, и я осталась без гравюры и денег. Я, конечно, виду не показала, но глубоко обиделась. Они переселялись к знакомым, вернулись ко мне, перетащили свои вещи сюда. Внутренно я злилась невероятно. И вот на днях я иду в церковь, народу было довольно мало, я стояла впереди. Нечаянно обернувшись, я увидала Говорову, стоящую сзади. Она молилась, и столько было отчаяния на лице, что мне стало невероятно стыдно. Я почувствовала себя евангельским фарисеем. Они приехали голые, угла нет, денег нет, у Тани болезнь сердца, а я еще обижаюсь! Стыдно, очень стыдно.

У Анны Ивановны брат сослан в Воркуту[1349]. Он играл прежде крупную роль в «Ленфильме», был директором, когда снимали «Чапаева»[1350], и по неизвестным причинам выслан. Вчера у нее была приехавшая в командировку из Воркуты молодая инженерша и рассказала следующее: брат жив и невредим, занимает должность.

Среди заключенных много инженеров, лаборантов и т. д., живут в общежитиях. Жениться и выходить замуж права не имеют. Денег получают очень мало. На рудниках работают почти исключительно заключенные. Там много уголовников, подлежащих амнистии. Между начальником лагеря и Москвой завязалась перепалка. Москва требует, чтобы амнистированные были отпущены, а он отвечает, что это равносильно прекращению работ, т. к. вольнонаемных не найти, туда никто не поедет.

У этой инженерши двое детей и домработница из заключенных. Она была дояркой в колхозе или совхозе. Было у нее четверо детей, и она ежедневно крала один литр молока для детей. Донесли, она получила 4 года и была сослана в Воркуту. Женщина исключительной честности, все вещи, все деньги хозяев у нее на руках.

Один восемнадцатилетний туберкулезный юноша получил 6 лет за то, что, найдя старый номер английской газеты, где нас ругали, прочел ее товарищам.

В Ларине каждая работница получала по литру молока на каждого ребенка ежедневно [и, конечно, бесплатно].

Освободят ли Евгению Павловну? Она хорошая машинистка и чертежница.

Кого это мы называли рабовладельцами? Кажется, немцев. У нас рабовладельчество крепкое, установившееся, государственное, против которого никто не возмущается.

Каждый день я молюсь, не могу не молиться за Россию. Такая страна, такой народ – и такая судьба.