Дневник. Том 1

7 октября. Приезжала на несколько дней Катя Пашникова, привезла соленых грибов, клюквы. Она с подругами живет под Выборгом[1371], бурят землю в поисках глины для кирпичного завода. Работа, по-видимому, нетрудная, т. к. у Кати вид древнерусской поленицы[1372]. Мимо них проезжали поезда русских военнопленных, возвращающихся на родину. Все они были прекрасно одеты, все курчавые, радостно махали им руками и выбрасывали множество вещей в окна. Кате, по ее словам, досталось мало: три шерстяных одеяла, два шерстяных френча, джемпер и еще что-то. Другие набрали больше, но недолго пользовалась Катя этим добром. Неподалеку стала гвардейская часть и обворовала всю округу. Пока девушки были на работе, вынули окно и унесли все, что было. Одного такого гвардейца поймали на рынке продающим корову.

Мне интересно, почему эти возвращающиеся на родину люди выбрасывали такие ценные вещи? Вряд ли здесь играло роль великодушие. Вероятно, они знали, что у них все отберут, и кроме того, странно было бы, что они, будучи в плену, смогли накопить такие богатства. По-видимому, они отдавали награбленное!

На мои именины пришла Ксения Кочурова. Я заподозрила: уж не прославилась ли я без своего ведома? Ксения поддерживает теперь знакомство только с народными артистами и всякими знаменитостями. Она рассказала со слов Черкасова Юрию Владимировичу, что он видел в Москве С.Э. Радлова; его и Анну Дмитриевну выпускают из тюрьмы и дают минус 9[1373]. Где же правда? И если правда то, что сейчас говорят, кому и зачем было нужно сочинять все то, что говорилось до сих пор, о том, что в Киеве С.Э. ставил «Фронт»[1374] (как они воюют), говорил по радио о 25 годах в большевистском плену?

На днях была у Анны Петровны. Я смотрела этюд, который она сделала перед болезнью с берега Невки[1375] на Выборгской стороне. Чудесный этюд – лиловатый противоположный берег, сизые тучи, и на первом плане барки с кирпичами. Великолепно по краскам. Это в 74 года!

Она угнетена всеми теми несчастьями, о которых ей пишут, прося помощи. Например, ее бывший шофер. За немецкую фамилию, хотя он швед, его выслали, вернее, эвакуировали из Ленинграда. Там, кажется в Новосибирске, ему поставили в паспорте штамп «административно-высланный» и сослали куда-то севернее Воркуты.

Анна Петровна пишет дневник, но записывает только то, что касается искусства[1376]. Никаких своих личных чувств и взглядов о современности она не записывает. «После того, как я узнала от Нерадовского, что Добычина с Гурвичем вырывали страницы из дневников А.Н. Бенуа, я ничего не пишу». Оказывается, после отъезда Бенуа Яремич поместил в Русский музей весь его архив и дневники[1377]. Директором был Гурвич, и при нем состояла Добычина. Просматривая дневники Бенуа, она обнаружила, что А.Н. называет ее торговкой и дает ей соответствующую характеристику. После этого она и расправилась с дневниками по-свойски. Тогда же она устроила и погром среди музейных работников с Нерадовским во главе!

На именины я получила наконец поздравительную телеграмму, подписанную: Вася Наташа Соня Петя Сафонова. Галя воскликнула: «Блокада прорвана». А на днях пришли две телеграммы от Евгении Павловны. Она меня поздравляет и пишет: «Посоветуйтесь ехать или остаться Магадане зиму ответьте немедленно вашем согласии мой приезд добейтесь разрешения Ленсовета въезд прописку Ленинграде вашей жилплощади жду телеграммы».

Восемь лет прошло, как ни за что ни про что оторвали бедную женщину от детей и бросили в каторжные работы. Восемь лет. Мы, отупевшие в рабстве, не отдаем себе отчета (как Стендаль пишет: «L’habitude de la servilité», а у нас l’habitude des travaux forcés[1378]) во всем ужасе того, что творится среди нас, вокруг нас. Восемь лет без всякой личной вины, за вину мужа, который тоже был виноват только в том, что был умен и талантлив. Во что превращена наша «пресса»! А сейчас, по слухам, опять высылают десятки тысяч эстонцев, литовцев, латвийцев[1379]. И хотим Триполитанию[1380] коллективизировать!!! Excusez du peu! Faut avoir du toupet tout de même[1381].

Все забываю записать: с месяц тому назад зашла Дубинкина, помощница Алексея Матвеевича Крылова. Ей надо было передать Ольге Андреевне деньги, и пока я писала расписку, она мне рассказала, что 26 июля, т. е. за два дня до смерти, А.М. зашел к ней на дом, был «выпивши», говорил о каких-то больших неприятностях, которые отравляют ему жизнь, о том, что он хочет бросить работу, впрочем, добавил он, «скоро вы услышите большие новости». 28-го он застрелился. Это, пожалуй, подтверждает предположение о преследованиях НКВД (тайных) и о том, что самоубийство было заранее обдумано. На именины О.А., 24 июля, кто-то подарил ей хорошенький шарфик, черный с белым. А.М. заметил: «Вот, может быть, тебе придется траур по мне носить». Средневековье.