Дневник Великого поста

Большая часть названий деревень, встречающихся в этом рассказе, мне знакомы. Вспоминаю тамошних жителей. Хорошие, добрые люди, дети и внуки тех, с кем пересекался этот мальчик. Оттого еще непонятнее, почему у людей – а это все христиане – такое разное отношение к еврейскому ребенку? Одни спасали, рискуя жизнью, другие норовили сдать немцам.

Кстати, из двадцати девяти тысяч гродненских евреев в живых осталось только сто восемьдесят человек.

Хаим Соломонович Шапиро. В начале войны ему было одиннадцать лет.

В июне 1941 года, когда началась война, рядом с ним разорвался снаряд. Хаим был контужен, из ушей лилась кровь. В сентябре того же 1941-го папу Соломона Ицхоковича – он был мастером по изготовлению памятников – вызвали в юденрат. Сказали, на работу, к немцам. Домой папа не вернулся. В ноябре 1941 года, когда всех гродненских евреев согнали в гетто, их семью сначала отправили в гетто № 1. При входе в это гетто фашисты для острастки повесили трех человек. Их черные языки мерещились потом Хаиму на протяжении всей жизни.

Он говорит, в Гродно в начале войны оставалось 60 тысяч человек, из которых половина – евреи. Об этом сообщали сами педантичные немцы, верные своему «орднунг». На воротах гетто висел список, в котором указывалось, что в городе населения – 60 тысяч, а «жиден – 30 тысяч».

Всех Шапиро согнали в один деревянный домик у забора. Жили они с мамой Сарой Хаимовной и младшим братиком Абрамом в страшной тесноте: «Нам дали крылечко такое, закрытое. Нагнали столько, что лечь было негде, мама спала сидя. Из-за большого скопления народа в гетто № 1 нас потом переместили в гетто № 2». Это было уже в декабре 1941 года. «Надели желтые звезды Давида спереди и сзади, – продолжает рассказ Хаим Соломонович. – Ходили только по проезжей части. Плевали на нас, могли убить, если немец поймает. И поляки тоже издевались страшно. Мы были люди вне закона. Бывало, встанешь утром, идешь и смотришь – повешенные на балконах».

«Еду в гетто не давали, – говорит Шапиро, – как хочешь, так и выживай». Хаим изучил расписание немецких охранников. Отцепил проволоку, чтобы выбираться из гетто, и, когда немцы уходили, снимал желтые звезды и шел. Ходил в деревню, менял собранные родными вещи, какие-то пожитки на продукты. Спасало Хаима то, что внешность у него не была типично еврейской. «Около города были деревни, там то молока, то муки давали, – вспоминает он. – Однажды мы пошли в деревню вдвоем с одним человеком. Это был просто попутчик. Мы разделились – он с одного края в деревню вошел, я с другого. А там были немцы. Он увидел их и побежал. Нервы не выдержали. Убили его. А однажды я полз через проволоку, и, не знаю откуда, появился немец! Он меня избил до полусмерти, бросил около гетто полуживого. Мама выходила меня. Думали, не выживу».