Дневник Верховского

Третьим человеком был прапорщик Ф. Степун, философ по образованию, трудовик по партийной принадлежности и ставленник Б.В. Савинкова. В то время он занимал должность начальника политуправления военного министерства. Степун понял замысел своего начальника генерала Верховского и изложил его так: «Смотря на красивое, холодное, но одновременно и бредовое лицо человека, готовящегося в Наполеоны, якобинца, я ясно почувствовал, что этот молодой генерал или так скоро сорвется, что с ним идти не стоит, или так далеко пойдет, что с ним идти не след… Человек бесспорно умный, талантливый, энергичный и по своим политическим взглядам кое в чем даже более близкий мне, чем Савинков, — продолжал Степун, — Верховский сразу же оттолкнул меня от себя….В нем чувствовался честолюбивый карьерист, который в стремлении к своей цели не будет слишком разборчив в средствах. По своему внешнему облику — аристократ, по своему внутреннему строю — большевик. Его план, очевидно, заключался в том, чтобы, опираясь на левый фланг революционной демократии, стать тем диктатором, которым Корнилов стать не сумел»^{475}.

Заслуживает интереса такая деталь. Военный министр, после получения от Ф. Степуна прошения об отставке, вызвал его к себе для личных объяснений, причем встреча была назначена… на 6 часов (!) утра. Степун вспоминал подробности своей последней встречи с Александром Ивановичем: «Поздоровавшись, Верховский сразу же нервно и гневно обрушился на меня за мое нежелание работать с ним над оздоровлением армии. Он с горечью упрекал меня в том, что я покидаю его, зная, до чего мало людей и что у него каждый человек на счету. Все, что он говорил, было правильно, но все же я чувствовал, что во всех его правильностях не было расстались»^{476}.

От тридцатилетнего генерала Верховского в то время требовалось «всего-то»: либо получить власть из рук Предпарламента легально, либо воспользоваться опытом тридцатилетнего Бонапарта, который в аналогичной ситуации ликвидировал Директорию в 1799 году без малейших затруднений, причем «даже не пришлось никого ни убить, ни арестовать»^{477}.

Глава партии октябристов А.И. Гучков, по характеристике Верховского, заговорщик и очень беспокойный человек, в своих воспоминаниях в очень сильных выражениях отзывался о Верховском. Он считал, что генерал Верховский не был сторонником революции, а был «профитером революции», пытавшимся продвинуться к вершинам власти на ее волне… Гучков, как и Степун, считал, что генерала Верховского могло «занести».

А.И. Верховский с молодых лет основательно изучал отечественную и мировую историю. В семейной библиотеке сохранилась, в частности, книга с его автографом, вышедшая в 1909 году: «История происхождения современной Франции. Новый порядок». Это были времена революционных преобразований во Франции, когда в промежуток времени между свержением с трона Людовика XVI и установления республики господствовал не поддающийся определению переходный порядок, длившийся сорок два дня, с 10 августа по 22 сентября 1792 года; он не был ни республикой, ни монархией, но закончился республикой…

Случайно (?) на одной из страниц сохранилась закладка из засушенного кленового листа… Когда Наполеон Бонапарт в качестве простого зрителя присутствовал при разгроме Тюильри то, видя у окна Людовика XVI, одетого в красный колпак, он воскликнул: «Каким образом позволили войти этой сволочи! Нужно было смести пушечными выстрелами четыре или пять сотен, и остальные побежали бы». 10 августа, когда звучал набат, его презрение одинаково было как по отношению к толпе, так и по отношению к королю…»^{478}.

Феномен Наполеона Бонапарта, генерала, «спасавшего» республику, а ставшего императором, не давал в то время покоя многим. Керенский любил позировать «под Бонапарта»: рука в перчатке прекрасной кожи за обшлагом френча, вторая — за спиной, на сапогах — шпоры… В бонапартизме подозревали и генерала Корнилова.

А.И. Верховский старался дипломатично обходить тему диктатуры. Он писал: «Люди, которые соглашаются работать в такое время разрушения, идут на Голгофу. Они несут на алтарь родины самое дорогое — свое доброе имя, отдавая его вихрю политической борьбы. Бесконечно тяжелый, неблагодарный труд — тормозить катящееся в пропасть безумное стадо»^{479}.

Действительно, путь этот труден и тернист. Черчилль, к примеру, высказывал такое мнение: «Одна из невыгодных сторон диктатуры состоит в том, что диктатор часто подчиняется диктату других, и то, что он делает по отношению к другим, может быть сделано по отношению к нему»^{480}.