Дневник возвращения. Рассказы

Стало быть, таким будет его конец. Неизвестный преследователь заманил его в стальную коробку, но убивать сразу не станет, о нет! Он привел в действие механизм — вероятно, часовой, — который безостановочно, хоть и незаметно для глаза, опуская крышку коробки, в конце концов раздавит его, а потом расплющит. Что расплющит — ладно, он никогда и не стремился быть выпуклым. Но момент, когда его раздавит, приятным не будет, а еще менее приятны, все менее и менее приятны будут его последние минуты. Именно в этом и состояло коварство преследователя.

— Какая дьявольская точность, — подумал он, уже полулежа, поскольку сидеть как прежде уже не мог из-за недостатка места. — И никакой надежды.

— Почему никакой? — спросил его голос рассудка. — Это же механизм, а любой механизм может испортиться. Что-нибудь заест, контакт нарушится или ток выключат… Так что — подождем.

И с надеждой в сердце он лег плашмя, потому что потолок был уже близко-близко.

Ведь жил он в эпоху высочайшего совершенства, когда единственной надеждой была лишь надежда на то, что что-нибудь сломается.

Космос

Краков, 12 февраля 2000.

Меня пригласили выступить с лекцией на космическую тему. Публики собралось довольно много. Я приветствовал собравшихся, выпил воды из графина и начал доказывать, что космос расширяется. Заняло это около трех часов. Доказав, я обратился к слушателям:

— Может, есть вопросы?

Невзрачный индивидуум в последнем ряду поднял руку.

— Прошу вас.

Индивидуум встал и спросил:

— Ну и что с того?

— Извините, но я не понял вопроса.

— Что с того, если космос расширяется?

— Мы можем сделать далеко идущий вывод. Это означает, что он не сокращается.

— А кто говорит, что сокращается?

— Существует школа, которая придерживается именно этого тезиса.

— Да? А если бы и сокращался, так что с того?

— Это бы означало, что он не расширяется.

— И что дальше?

— А то, что космос изменяется. Не расширяется, правда, но зато сокращается. Хотя, по моему убеждению, дело обстоит как раз наоборот.

— Да пусть бы и не изменялся. И тогда что?

— Что — что?

— Что с того, если он не расширяется и не сокращается?

— Прошу вас, подойдите поближе, тогда я вам все объясню.

Он подошел, и я стал его душить. Публика бросилась нас разнимать, но было уже поздно.

Отсидев положенный срок, я купил цветы и пошел на его могилу. За десять долгих лет у меня было достаточно времени, чтобы все обдумать, и я пришел к выводу, что он был прав.

РАССКАЗЫ

1953–1959

Скромный сотрудник

Как-то раз, стоя у окна, я увидел движущуюся по улице похоронную процессию. Обычный катафалк с простым гробом везла одна-единственная лошадь. За катафалком шли вдова в черном и еще три человека, видимо, друзья, родственники, знакомые покойного. Этот скромный кортеж наверняка не привлек бы моего внимания, если бы гроб не украшал красный транспарант с надписью: ДА ЗДРАВСТВУЕТ!

Движимый любопытством я вышел из дома и присоединился к провожающим. Так я оказался на кладбище. Покойного хоронили в самом дальнем его уголке, среди берез. Во время погребального обряда я держался в стороне, но потом подошел к вдове и, выразив свое сочувствие и уважение, спросил, кем был умерший.

Оказалось, он был чиновником. Вдова, тронутая моим интересом к личности покойного, поведала мне некоторые подробности о последних днях его жизни. Пожаловалась, что муж изматывал себя весьма странной и добровольной работой. Он беспрерывно составлял записки о новых методах пропаганды. Как я понял, популяризация актуальных лозунгов стала главной целью его предсмертной деятельности.

Заинтригованный, я попросил показать мне последние работы ее мужа. Вдова согласилась и передала мне два листа желтоватой бумаги, заполненных аккуратным, несколько старомодным почерком. Так я ознакомился с его памятными записями.

«Возьмем, к примеру, тех же мух, — гласила первая фраза. — Когда я сижу порой после обеда и наблюдаю, как мухи вьются вокруг лампы, во мне родятся разнообразные мысли. Какое было бы счастье, думается мне, если бы мухи были столь же сознательны, как и наше общество. Ловишь себе муху, отрываешь крылышки и, обмакнув ее в чернила, пускаешь на гладкую чистую бумагу. Глядь, а муха ползет по бумаге и выписывает: „Больше заботы авиации!“. Или другой какой призыв».

Чем дальше я читал, тем отчетливее рисовался передо мной духовный облик покойного. Был он человеком искренним, весьма глубоко увлеченным идеей размещения лозунгов и транспарантов повсюду, где только возможно. К наиболее оригинальным можно отнести его замысел высеивания специального клевера.