Дневник возвращения. Рассказы

Ведь сейчас, признаюсь, во мне мало жизни. Меньше, чем меня самого. Ее не хватает даже, чтобы наполнить собственную персону, где уж там оживить целый небосвод. Остатки жизни еще колотятся во мне, болтаются туда-сюда, как засохшая фасолина в пустом мешке. Хорошо еще, что повседневность позволяет мне забывать об этом, но трудно стало встречать, например, лицом к лицу тот несчастный заход солнца, который прежде служил мне как… Вы разрешите применить французское слово — как благодарный recipient[35] моего изобилия. Так постаревший цирковой атлет избегает смотреть на эффектные тяжелые снаряды, поскольку некогда на арене он с легкостью взметал их под аплодисменты, а сегодня не в силах даже приподнять.

Теперь Вы видите, что у меня есть право писать «мы» и «нас», когда я вспоминаю прошлое, хотя тогда Вы смотрели на мир точно так же, как и сейчас (в чем я, кстати, не сомневаюсь), то есть — как баран на новые ворота. Вы некоторым образом существовали через посредство меня, как и я — через Вас, и это еще одно доказательство единства вселенной. Вы понимаете, почему я опасаюсь, что Вы станете возражать против этой закономерности. Но Вы поймете еще лучше, когда узнаете, чего мне от Вас нужно, о чем я так настойчиво прошу…

Друг мой, вернись! Если в Твоей душе сохранились хоть какие-то остатки укоров совести, я укажу Тебе путь, на котором Ты сможешь их умерить. Если не растрогает Тебя моя просьба, если не прельстят выгоды, то пусть хотя бы чувство, что Ты чем-то мне обязан, побудит тебя вернуться. Мое настоящее уже столь хило, что даже не способно обратиться к прошлому. Может, благодаря Тебе мне снова будет чем наполнить не только себя, но и тот клочок вечернего неба. Ибо на великие радости, которые смогли бы меня воскресить, равно как и на страдания, рассчитывать не приходится. Не потому, что я не искал их. Не потому даже, что не нашел их. Но потому, что они не были, не есть и никогда не будут истинно великими. Возможны ли еще в таком случае великие огорчения? Несмотря ни на что полагаю, что на них можно все же рассчитывать, хотя и здесь точит меня порой червь сомнения. Признаюсь Тебе в этом откровенно, хоть и не хотел бы выходить в этом смысле за определенные рамки. Впрочем, Ты такая скотина, что — тешу себя надеждой — окажешься сильнее времени, а Твоя подлость восторжествует над бегом лет.

Так что — возвращайся! Повспоминаем давние истории. Жена, как всегда, цветет, дом, слава Богу, отстроили, да и сигара тоже найдется.

ПИСЬМО ВТОРОЕ

Всемилостивейший Сударь!

В первых строках моего письма сообщаю, что я уже некурящий. Мне жена не позволяет, да и легкие другим заняты. Что касается приезда, так меня с работы не отпустят, потому что отпуск я уже отгулял, разве только по больничному, но доктор мне его не даст, поскольку я вообще-то здоровый, чего и Вам с супругой желаю, и жена меня одного не отпустила бы, так что самое большее — могли бы заглянуть к Вам на какие-нибудь праздники, да и то ненадолго.

Зато хотел бы Вас просить устроить мне перевод на какую-нибудь другую работу, так как я сейчас в нелегкой ситуации и кредит за домик выплачиваю, и если у Вас нашлась бы для меня подходящая должность, то очень было бы желательно.

А если не сможете устроить должность, то, может, найдутся у Вас какие-нибудь старые ползунки для малыша или пальто для меня, если Вы его уже не носите, а у Вас есть дети? У меня парочка, дети — это радость, мальчик весь в меня.

Или немного денег. За то, о чем Вы пишете, я очень извиняюсь и могу от всего отречься, только Вы в суд не подавайте, а если подадите, так мой свояк в полиции служит.

Зачем такие вещи расписывать? Это ведь стыд перед Господом. Вы такой образованный, так что сами знаете, что молодость прошла.

Возраст уже не тот, Сударь мой, не тот возраст. Грешить нет нужды.

Еще раз прошу оказать мне милость, передаю поклон супруге Вашей.

(На этом переписка обрывается.)

Ночлег

Однажды я отправился в поездку.

Прямого сообщения до цели моего путешествия не оказалось, и я сошел на промежуточной станции, чтобы пересесть на другой поезд.

Был вечер. Нужный мне поезд должен был подойти лишь наутро.

Покинув станцию, я отправился в город в поисках ночлега.

В гостинице и в других местах мне было отказано. Наконец мне дали адрес, где, как уверяли, меня могли бы приютить.

То был просторный низкий дом, окруженный садом.

— Воля ваша, — сказал хозяин. — Но тут нечистая сила водится.

Бездомной ночи я боялся больше, чем ночи бессонной. Впрочем, в силу обстоятельств, бездомная ночь была бы также и бессонной.

— А что за нечистая сила?

— Ну, вообще, нечисть.

Вообще — это и лучше, и хуже. Хуже, поскольку ничего неизвестно. Лучше — по той же причине. Я решился.

— Я вас предупредил, — сказал хозяин и проводил меня в комнату, где среди прочей мебели стоял большой шкаф.

Оставшись один, я выглянул в окно. Ничего не было видно.

Я раздумывал над тем, что это может быть за нечисть. Снял пиджак и повесил его на спинку стула.

Что меня ждет?

Я налил в таз воды из кувшина.

Скелеты, саваны, черепа?

Умыл лицо.