Дневник возвращения. Рассказы

— Все свободные участки уже застроили, а теперь, когда узнают про этот… Сами знаете, какие сегодня цены на землю под строительство.

— Может, обойдется.

— Вы сами в это не верите. Мы живем здесь… — она указала на стоящую позади доходную виллу, — и этот сад — все, что у нас есть.

В глубине души я с ней согласился. Такая территория под застройку — подлинная сенсация. В центре города. Но мне не хотелось ее огорчать.

— Возможно, дело кончится тем, что здесь устроят городской парк.

— Вы хотите сказать — общественный сад? Конечно, конечно. Прорубят вход, проложат аллейки, поставят скамейки. Придет детвора из детских садов и всякие там… Сторож в форменной одежде будет подбирать бумажки. Вы это имеете в виду?

Я кивнул. Городу нужны воздух, зелень, пространство… Горожане имеют на это право. С общественной точки зрения проект по сути своей прекрасный и полезный.

— Конечно, конечно, именно этого следует ожидать.

— А вас не мучает совесть, что только одни вы, здешние, пользуетесь этим садом, тогда как другие задыхаются среди каменных домов…

— Пользуемся? Но мы совсем не пользуемся.

— Как же так, ведь вы только что сказали: «Этот сад — все, что у нас есть».

— Да, это все.

— Как же тогда?

Я не дождался от нее ответа. Женщина с упреком смотрела на меня. Убедившись, что она ничего больше не скажет, я ушел.

Но не через ворота. Оказалось, что лишь низенький заборчик из редких колышков отделяет сад от улицы. Достаточно было перешагнуть. Я очутился на тротуаре, но сад был по-прежнему виден, скорее, правда, как воспоминание. Глаза мои были влажны, словно я только что плакал. Но такие слезы приносят облегчение. Успокоение, может, даже счастье. Что-то вроде счастливой благодарности. Или благодарность за счастье, которое будет. Глаза мои совсем не были воспалены. Под веками я ощущал только свежесть, ту самую, что была в саду.

Два письма

ПИСЬМО ПЕРВОЕ

Уважаемый Сударь!

Хоть годы и разделили нас, надеюсь, мы не стали безразличны друг другу. На это я и рассчитываю. А если Вы вскрываете конверт настоящего письма с чувством беспокойства, то заверяю Вас, что пишу я Вам не в том смысле, какого Вы ожидаете и все еще, возможно, опасаетесь.

Впрочем, если бы я и намеревался совершить то, перед чем Вы, вероятно, дрожали в свое время, — а был то, Богом клянусь, страх человека вовсе не безвинного (нет, нет, эту фразу я вставил мимоходом, Вы убедитесь в том, что обиды я не держу) — тогда, еще перед вскрытием конверта, и оправившись от первоначального испуга, первого после стольких лет, — если, невзирая ни на что, Вы долгие годы чувствовали себя в безопасности — то сами должны понять, что те дела за давностью утратили актуальность и если бы я сумел по сей день сберечь в себе все то, что пережил в связи с Вашей персоной, то все равно осталось бы немало трудностей: отыскивание соответствующих свидетелей, предъявление иска, процесс… Хотя, правда (упоминаю об этом, чтобы у Вас все же осталась некоторая неуверенность), все перечисленные сложности вполне преодолимы.

Но Вы будете ближе к истине, если догадаетесь, что удовлетворения от Вас я намерен добиваться скорее самолично, чем обращаясь к традиционному правосудию.