Дневник возвращения. Рассказы

Мерное постукивание берцовой кости в оконное стекло?

Вытер лицо полотенцем.

Или голова, катящаяся по полу?

Снял ботинки.

Огромный черный пес?

Заглянул под кровать.

А может, всего лишь эктоплазма?

Разделся и лег в кровать. Заснуть я не мог.

Висельник в шкафу?

Я встал и открыл шкаф. Он был пуст.

Закрыл шкаф и снова лег. Ничто не светилось, кроме циферблата часов. Было далеко за полночь. Опасная пора миновала.

Видимо, хозяин просто посмеялся надо мной.

Наконец я услышал тихое, но явственное поскребывание.

Поднявшись, я зажег свет. Скреблось в шкафу.

С лампой в руке я на цыпочках подошел к шкафу. Через приоткрытую дверцу заглянул внутрь, посвечивая себе лампой.

И увидел обыкновенную мышь.

Захлопнув дверцу, я уселся на стул.

Стало быть, это не сочло даже нужным прийти и напугать меня.

Разве что явилось в образе мыши.

Но в таком случае оно совсем нестрашное.

Однако, в самом ли деле нестрашное?

Если мышь появилась вследствие этого, если она должна что-что значить, тогда оно страшнее, чем если бы передо мной возникло привидение, вампир или скелет. Необычное привидение — это всего лишь необычное привидение. Что же тогда такое обыкновенная мышь, если она не обыкновенная мышь?

Что за ней кроется?

Волосы поднялись у меня на голове.

Да, наверное, ничего за ней не кроется.

Волосы улеглись обратно.

Стало быть, это нечто пострашнее привидений, или… вообще нечего бояться.

Но как можно быть уверенным?

Я еще раз осторожно заглянул в шкаф. Мышь сидела в углу, серая. Означает она что-нибудь или не означает? По ней ничего нельзя было узнать. Она смотрела на меня глазками, похожими на два маковых зернышка. Что можно высмотреть в двух маковых зернышках?

Я закрыл дверцу. Весь покрылся холодным потом.

Может, и нет. А если…

Схватив ботинок, я убил ее. Передел дыхание.

Но тут я увидел, что держу в руке ботинок. Никогда ранее я не обращал на него внимания.

Я поставил ботинок на пол и стал его разглядывать.

Ботинок как ботинок.

Но именно это и показалось мне подозрительным.

Слишком уж он ботинок.

Я решил застать его врасплох. Взял газету и притворился, что читаю. Потом внезапно повернул голову. Однако он продолжал, как ни в чем не бывало, оставаться ботинком.

Это ничего не доказывало.

Я повторил эксперимент несколько раз. С тем же результатом.

Погасив свет, я лег. Но заснуть не мог.

Он был там. Впотьмах, но был.

Вдруг я резко сел в постели. Сердце колотилось.

А если это не мышь, если это он…

Либо — и мышь, и он…

Я встал, зажег свет, открыл окно и выбросил ботинок в сад.

Закрыл окно, подошел к умывальнику, чтобы вымыть руки. Поднял руки.

Рукава пижамы были коротковаты. Возможно, благодаря этому я убедился, что мои руки были руками.

Да, к чему обманывать себя. Они были руками.

Моими.

Но руками.

Моими.

Но руками!

Я сел за стол. Положил их перед собой. Неумолимая правда становилась все очевиднее. Это были руки. И они лежали передо мной.

Так значит, даже не мои, если передо мной.

От ботинка рука отличается только тем, что она рука. Точно так же — и от мыши. Но кроме этого — никакой разницы нет.

А если и ботинок, и мышь, и они?..

На рассвете хозяин постучался ко мне в комнату. Он нес мне завтрак. Поскольку на стук я не отзывался, он выломал дверь. Применил искусственное дыхание, и я возвратился к жизни.

1980–1989

Шулер

— Я шулер, — заявил иностранец. — И в игре со мной у вас нет никаких шансов. Нарушая принципы моего ремесла, я его от вас не скрываю. Не утаиваю от вас, кто я, хотя быть шулером я могу лишь тогда, когда ни в чем не признаюсь, наоборот, стараюсь скрыть правду о себе.

— Зачем же вы это делаете? — спросил Новосондецкий.

— Извините, но я и так достаточно много сказал, хоть и не обязан. Сказал сам, по собственной воле. И если я не отвечу на дальнейшие вопросы, то имею на это полное право.

— Так-то оно так, но я подумал, что если уж вы начали…

— Я сказал только то, что сказал, не больше и не меньше. Я не уговариваю вас играть, но и не отговариваю. Решение остается целиком и полностью за вами.

— Это благородно с вашей стороны, действительно, мы ценим…

Нас было трое и еще иностранец, о котором мы теперь знали, что он шулер.

За окном расстилалось бескрайнее снежное пространство. На снегу не было видно даже заячьих следов. Можно было выйти, но лишь затем, чтобы прогуляться, то есть, чтобы оставить свои собственные следы, вернуться и любоваться ими через окно. Занятие не хуже любого другого, но еще менее привлекательное.

— Вы не против, если мы посоветуемся? Ну, то есть, отдельно от вас. Вы не обидитесь?

— Нисколько, — ответил иностранец и отвернулся к стене. Мы трое перешли в противоположный угол. Новосондецкий, Байер и я.

— На кой черт он нам это сказал, — сказал Новосондецкий. — Теперь уже нельзя с ним играть.

— Можно, но не следует, — отметил я.

— А почему, собственно? — задумчиво спросил Байер.

— По причинам нравственным и практическим. С шулером не пристало играть с позиций кодекса чести. К тому же — с шулером нельзя выиграть.

— В самом деле.