Dневник Z

— Я просто себя подбадривал, — вспоминает Малой. — Говорил: «ещё чуть-чуть, нужно потерпеть и всё». Я помню, дождь ещё тогда пошёл, снег. Плащ-палатку на себя накинул, голову вниз опустил и шёл. Смотрел просто под ноги. Как робот. Ни воды не было, ни еды. У кого-то, может, во фляге было, к парням подойти, попросить, они, естественно, давали. Но когда холодно, горячего хочется. Шиповник варили. Благо был тогда снег, мы его топили. Бывало такое, что на сигарету могли поменять всё что угодно. У тебя котелок есть, ты его меняешь на три сигареты.

— Ничего тогда не было понятно, — добавляет Иван-бизнесмен. — При переходе через реку Северский Донец нам выдали по тридцать патронов каждому. Но были те, кто падал, пена изо рта шла. Эпилептики. Я им патроны не давал. На марше один бросил автомат и скрылся. Всё время, как мы шли, двое суток, всё время ехали танки, солярка эта! К вечеру уже много людей начало дуреть, как бы сходить с ума, стрелять. И дойдя до Трёхизбенки, до пункта, где нас начали рассаживать на машины, мы уже потеряли какое-то количество людей.

— Даже без боёв? — поражаюсь я.

— Даже без боя, — подтверждает Иван. — Ситуация была шоковая. И каждый из нас думал, что хуже уже не будет. А за две недели в Трёхизбенке было такое, что… — боец сделал паузу, раздумывая, говорить ли об этом на камеру. Но они с товарищами заранее решили, что расскажут всю правду.

— Те, кто остался там в этом освобожденном селе, спящие ячейки с украинской стороны, диверсанты, по одному забегали с автоматом в расположение и затевали стрельбу. И ребята начинали стрелять друг по другу. И снова потери. Мы жили на краю Трёхизбенки, и хотя были расставлены посты, местные диверсанты знали тропы и легко часовых обходили. И так было несколько раз.

— Малой, — обращаюсь я к студенту. — А вспомни такой момент, когда тебе вдруг перестало быть страшно и ты привык.

— Нет, страшно всегда, — искренне отвечает парень. — Не бывает такого, что идёт обстрел по тебе, а тебе не страшно. Страшно всегда. Даже сейчас, если, не дай бог, конечно, начнут по нам бить, мне будет страшно, и я буду прятаться, буду искать укрытие. У меня начнется мандраж. А вот свыкаться с войной, относиться чуть проще я стал где-то уже в Рубежном. По нам интенсивные обстрелы были, но как-то смотришь на пацанов опытных рядом и уже спокойнее себя ведёшь. Если бы не мои боевые товарищи, я не знаю, что бы со мной было. Они меня очень поддерживали, как самого младшего, оберегали во многом. Наставляли в этом пути.

— В Рубежном, — вновь берет слово усатый Иван, — когда начали лететь мины, мы на них смотрели, как на петарды. Нас никто не учил же. Идём в патруле, например, по нам два-три прилёта. Мы легко приседали, когда все вокруг падали, а мы с них смеялись. Ну, тогда нам ещё не было понятно, что такое мина, как разрывается снаряд от пушки, и мы просто чуть пригибались. Пятнадцать-двадцать метров от нас упал — пригнулись, посмеялись, пошли дальше патрулировать. Те, кто служил, говорили: «Прячьтесь, ребята, это не смешно, может прилететь точно». И однажды прилёт был такой, что разом восемь «двухсотых» и до пятнадцати человек «трёхсотых».

— Мы же в бою учились! Нас не готовили! — тихо возмущается Дима «Губер». — Поэтому новых необученных пацанов сюда гнать нельзя.

— Очень много жертв после такого? — спрашиваю чиновника с автоматом в руках.

— Очень много! — и снова в камеру: — Пожалуйста, не призывайте пацанов и не гоните сюда, пока не обучатся. Пожалуйста. Это жизнь, во-первых, а во-вторых, это обороноспособность. Как он может воевать, если он не понимает, что делает. Пусть он обучается, а потом сюда приезжает, к нам. Сколько пацанов, царство небесное, полегло. Уже вошло в привычку… Да, это плохая привычка. Вроде бы мы с ним стояли, а потом… Ладно, всё, — машет рукой Губер, усмиряя эмоции. — Поэтому обучайтесь, пацаны. Надевайте броники, каски. И чтобы дисциплина была, самое главное. Вы едете не на курорт, а воевать, нам помогать. Россия — страна большая и великая. Мы её отстоим. А страшного… Ну, поначалу все боялись есть, а потом попривыкли, автоматики взяли, р-раз, строем выстроились и всё, досвидос, ребята!

— Дай совет, — обращаюсь к Ивану. — Боятся люди идти на войну, но приходится. Что делать им?

— Есть ситуации такие, когда нервы сдают. А потом как-то на это смотришь уже по-другому. Более чёрство как-то. Ну, единственное, я всегда молился. Вот это вот помогало. «Отче наш» я выучил наизусть и в окопах читал всегда.

— А раньше не был настолько близок к вере? — задаю вопрос бойцу.

— Нет. Как многие, заезжал раз в год на Пасху в церковь, да и всё. В общем, некогда было нам рефлексировать и про страх думать. Нас сразу бросили в это. Я всё время тогда говорил: «Хуже, ребята, уже не будет». А когда мы уже выкопали блиндаж в ста пятидесяти метрах от позиции противника, я снова говорю парням: «Ну, вот теперь-то уже точно хуже не будет». — «Молчи», — говорят, а сами смеются.

Спрашиваю Малого:

— Были моменты, когда ты совсем на грани был? Когда прям очень повезло выжить?