Дневник забайкальского казачьего офицера. Русско-японская война 1904–1905 гг.

Офицеры, ехавшие со мною в одном вагоне в Харбин, очень беспокоились о том, пропустят ли их у Сунгари 2-й. Вследствие громадного отлива офицеров и нижних чинов из армии на север после Мукденских боев генералу Езерскому[133] было поручено следить за проездом всех чинов у станции Сунгари 2-й и беспощадно возвращать обратно на позиции всех тех, которые не могли представить перевязочных свидетельств или предписаний высшего начальства. Говорили, что в течение двух недель энергичный генерал вернул немало генералов, офицеров и солдат. Рассказы об этом были наверно преувеличены, но несомненно, что деятельность генерала Езерского была очень плодотворна, если остановила повальное бегство из передовых частей войск.

19 марта. В шесть часов вечера мы подошли к Харбину. Я был рад возможности раздеться и лечь в постель.

20 марта. Зашел ко мне итальянский морской агент капитан Камперио, я его пригласил завтракать. Он говорил, что Рожественский[134] потерпит поражение, не дойдя до Владивостока. По его мнению, мы более продолжать войну не могли; необходимо было заключить скорее мир, сохранив Владивосток и оставив за собою право держать флот в Тихом океане. После окончания войны кредит Японии иссякнет, Россия же, наоборот, будет пользоваться громадным кредитом, которым надо будет воспользоваться для покупки и заказа, непременно на иностранных верфях, громадного современного флота, причем личный состав флота должен быть заменен новым, воспитанным на других принципах. Тогда не нужно будет нам помощи сухопутных войск, чтобы играть подобающую роль в Тихом океане[135].

28 марта. Пришел санитарный поезд императрицы Александры Федоровны после ремонта в Никольске-Уссурийском, и 30-го он отвозит раненых и больных в Иркутск. Я был очень рад этому случаю, позволявшему моей жене не покидать своего поезда до Иркутска, а мне — совершить этот длинный путь при наилучших санитарных условиях.

Сестра Хомякова, побывавшая на левом фланге у генерала Ренненкампфа, передала мне, что казаки Нерчинского полка говорили про меня, что я казаков понимал и им верил, — что они во мне это ценили; офицеры тоже хорошо отзывались обо мне. Меня очень порадовало, что я оставил хорошую память в полку.

В чудном Либавском госпитале моя жена и я навестили ее племянника, артиллериста князя Голицына. Он припомнил, что видел меня издали, во время боя под Уйцзыюйцзы и узнал меня по фотографиям.

30 марта. Раненых и больных стали принимать в санитарном поезде с двух часов пополудни, я был принят в числе эвакуируемых в Россию. Из Харбина мы отошли ночью.

3 апреля. Прибыли на станцию Маньчжурия. Утром было -12, днем -11. На больших станциях находили иногда газеты, их читали с жадностью.

9 апреля. Пошли по кругобайкальской дороге со скоростью двадцати верст в час. Всего было 42 тоннеля. Дорога с видами на Байкал и на далекие горы очень красива.

Вечером, на прощание, жена и я ужинали у Пешкова. В Иркутск пришли ночью.

10 апреля. По освидетельствовании эвакуационной комиссией больные и раненые получили удостоверения для следования в Московскую внутреннюю эвакуационную комиссию.

11 апреля. Мы простились с комендантом и персоналом чудного белого поезда; всякий, кто в нем побывал, сохранит навсегда память о сердечности и самом внимательном обращении всех служащих в нем. Один раз только я слыхал неодобрительные отзывы об этом поезде, — они исходили от того превосходительного врача, который сел в него в Телине и продолжал на нем путь до Иркутска. Могу только сказать, что его слова были встречены самым убежденным протестом всех офицеров и мало кто помянет его самого добром.

Белый поезд ушел в три часа дня на восток, а мы через час тронулись на запад. У нас с женою было два прекрасных купе. Недурно кормили в вагоне-ресторане.

Несколько офицеров из нашей компании уехали вчера; к сожалению, уехал симпатичный полковник Хамин, но зато, как в компенсацию в потере такого приятного спутника, мы избавились от генерала-доктора.

Всех рассмешило, когда за обедом кто-то сказал моей жене: «Сестра, что же до сих пор нам не подают обедать?»

15 апреля. Встретили эшелон фанагорийских гренадеров. Говорили, что это были первые подкрепления, посланные из России после нашей неудачи под Мукденом.

16 апреля. В одиннадцать часов вечера, на одной станции после Златоуста, священник, вызванный телеграммою, освятил стол, приготовленный для разговения по случаю Святой Пасхи. Мы похристосовались и разговелись.