Дневник забайкальского казачьего офицера. Русско-японская война 1904–1905 гг.

Вершину перевала составляла плоская, довольно обширная седловина гор. С краю, среди зелени, красовалась большая кумирня с живущими рядом в фанзах монахами-бонзами. В кумирне хранились деревянные, ярко раскрашенные статуи богов со своими атрибутами. В середине сидел главный бог, его правая рука лежала на коленях, а пальцы приподнятой левой руки были сложены, как принято у христиан для знака благословения. С правой стороны сидел бог войны Лияо, с черным свирепым лицом и вооруженный с ног до головы. По левую — был бог кроткий с белым, женоподобным лицом и скромно сложенными руками.

Все это было грубой работы, но среди расписных стен с рисунками и пестрыми иероглифами оно не было лишено художественности.

Расположение этой кумирни было замечательно удачно выбрано: в обе стороны удалялись перспективы живописных долин, а над нею возвышались сопки, покрытые густым лесом и кустарниками.

Никто не подозревал тогда, что не далее как через два дня с вершины этих сопок посыплется град пуль на доверчиво расположившийся за биваком отряд, что эта мирная и живописная площадка обагрится кровью, и там, где теперь начальство закусывало и пило чай, будут корчиться тела в предсмертных судорогах.

Спуск с перевала был короче подъема, долина расширялась, как будто было больше воздуха с тех пор, как мы выбрались из теснины. Это впечатление происходило, вероятно, от того, что нас, родившихся на равнине, угнетали давящие громады гор. Лошади тоже шли заметно веселее.

К семи часам вечера мы подошли к деревне Нангушан, где была назначена ночевка. Сотни стали на биваке в поле за дорогою. Казаки разбежались по деревне и потащили к биваку зерно, кур, хворост для костров. Все офицеры уже разместились по фанзам; только Трухин и его штаб-адъютант Анисимов, казначей Мотыгин и врачи Архангельский и Терешкович не имели еще пристанища, стояли посреди улицы, смотрели безучастно на разгром деревни и, казалось, не заботились ни о пище, ни о ночлеге. В Главном управлении казачьих войск мне сказали, что я был зачислен помощником командира полка по строевой части, и я думал, что это налагало на меня обязанность быть постоянно с ним в общении для приведения в исполнение всех распоряжений, касающихся внутреннего порядка полка и строя, поэтому я оставался при штабе и готов был содействовать общему благоустройству. Я приказал Пепино и своим вестовым разыскать фанзу, добыть провизии и фуража и приготовить ужин. Фанза была найдена, но сотни успели раньше выбрать из нее все, что могло пригодиться. Только благодаря предусмотрительности Пепино, купившего несколько кур по дороге, можно было приготовить ужин для всей нашей компании.

Мы не успели еще устроиться, как явился штаб-трубач с заявлением, что у лошадей не было корма и им самим нечего было есть; вслед за ним то же самое доложил старший писарь, потом настала очередь фельдшеров. Тогда как у всех казаков в сотнях варился суп и чай в котелках, штабные должны были голодать за отсутствием распорядительности, а их кони стояли с понурыми головами и обгрызали плетни, к которым были привязаны.

Я решил, что так продолжать нельзя: в штабе уже свыклись с голодовкой, и это считалось даже каким-то молодечеством. Трухин говорил: «Я не нуждаюсь ни в чем и живу по-солдатски…» С этим я не мог согласиться: во-первых, солдат не должен голодать никогда, и начальство, допускающее это, поступало бы преступно, а во-вторых, старание устроиться возможно лучше и содержать себя и свое помещение в чистоте и порядке не может вредить службе, напротив, оно дает здоровье и нравственное удовлетворение, которое следовало бы поддерживать в войсках, а не заглушать.

17 мая. Сотне 2-го Аргунского полка графа Комаровского было приказано занять Фыншуйлинский перевал, который мы прошли вчера, другая сотня оставлена в деревне Нангушане. Мы выступили в половине восьмого утра. По долине расстилался густой туман, но он скоро рассеялся, и настал чудный ясный день.

В полдень пришли в Цзянчан. Это городок на берегу Тайцзыхэ, среди широкой долины. Начальник дивизии и штаб поместились внутри большой импани. Места много, наши три казачьи полка разместились просторно в городке и по соседним деревням. Я выбрал себе чистую фанзу у богатых купцов и первым делом принял горячую ванну. Несмотря на угрызения совести, я покинул многострадальный штаб полка и, по совету Заботкина, зачислил себя и своих вестовых на довольствие во вторую сотню, которая, благодаря заботливости сотенного командира есаула князя Меликова, никогда не нуждалась ни в чем.

Заботкин занял место в одной фанзе со мною, мы прекрасно поужинали и легли спать, приказав вестовым нас не будить, потому что генерал сказал, что мы будем здесь отдыхать два или три дня. Это было необходимо, чтобы дать оправиться людям и лошадям, пробывшим немало времени на пище святого Антония[43] в Саймацзах; здесь же было изобилие всего, оно казалось нам чуть ли не раем земным.