Дневник забайкальского казачьего офицера. Русско-японская война 1904–1905 гг.

18 мая. Человек предполагает, но начальник отряда располагает: нас разбудили в четыре часа утра и передали приказание явиться в штаб дивизии в шесть часов.

Там было нам объявлено, что решено общее наступление на Саймацзы, в котором должны были принять участие: с юго-запада — части Восточного отряда под начальством графа Келлера, с запада, т. е. по большой этапной дороге из Ляояна, — полторы дивизии пехоты с артиллерией и 3-я и 6-я сотни нашего полка под начальством генерала Ренненкампфа, и с севера, по пройденному нами третьего дня пути, — бригада генерала Любавина.

Так как Саймацзы уже был занят японцами, то генералу приходилось проехать через Сяосырь на Гоньгауцзы, чтобы принять начальство над отрядом, атакующим Саймацзы завтра. Предстояло проехать девяносто с лишком верст, на это требовалось иметь заводных лошадей. Генерал назначил меня сопровождать его и вступить в командование наших двух сотен, находившихся в отряде полковника Карцева у Сынгоулинского перевала.

Я был в восторге: после интересного кавалерийского рейда, мы вступим в бой, которым, вероятно, не ограничимся, а, разбив противника, пойдем дальше на Фынхуанчен. Меня также радовало, что я увижусь с Келлером, и я был уверен, что с ним мы будем иметь успех.

Я брал с собою легкий струковский вьюк[44] на заводной лошади; остальные вьюки должны были идти с Пепино в отряде генерала Любавина. Мы предполагали, что у него дела не будет, потому что ему было приказано атаковать только тогда, когда он услышит наши орудийные выстрелы.

Мы выступили в четверть десятого. День был ясный, очень весело было идти переменными аллюрами, но это продолжалось недолго: вьючный обоз отстал, и пришлось остановиться, чтобы его обождать, а потом мерить свой шаг с вьюками, хотя и облегченными, но все же задерживающими движение колонны. Шли мы следующим порядком: впереди шесть казаков дозорных и с ними ротмистр Дроздовский, шагах в ста позади — генерал с заведывающим его хозяйством, отставным подъесаулом Терского казачьего войска Николаевым и адъютантами хорунжими Гейзелер и Козловским, за ними несколько лиц из штаба дивизии, потом конвойные с вьюками и заводными лошадьми и между ними человек двенадцать казаков, составлявших вместе с дозорами, наше прикрытие.

На летучем посту l-ro Аргунского полка, верстах в восьми от Цзянчана, встретился нам сотник 2-го Аргунского полка князь Леван Магалов; он доложил генералу, что выехал рано утром из Цзянчана с донесением к полковнику Карцеву в Гоньгауцзы и хотел пробраться по компасу прямо через сопки, но был остановлен в одном ущелье хунхузами, засевшими над дорогою, среди скал, и открывшими по нем огонь; имея с собою только шесть казаков, он не счел возможным продолжать движение в этом направлении и вернулся на большую дорогу.

Подъехал ко мне конвойный осетин генерала Шахтиев и спросил, не женат ли я на родственнице В. П. Шереметьева, он долго служил у него, знал всю семью и слыхал обо мне. У нас был еще один общий знакомый Кайтов, мой бывший нукер[45], с которым он служил в Турецкую кампанию. Теперь мы были кунаки, и он не терял случая оказать мне какую-нибудь услугу, справлял плеть, чинил оборвавшийся ремешок, а на стоянке угостил шашлыком из старой, жесткой, как камень, неощипанной курицы.

От половины третьего до половины пятого был первый привал. Я попробовал поспать после чаю и тщетных усилий отгрызть кусок курицы, зажаренной Шахтиевым. Было очень жарко, и мухи изводили ужасно. Мы входили теперь в район действий хунхузов; они здесь часто нападали на казаков летучей почты, преимущественно в тех местах, где долина суживалась; удивительно, что у нас сравнительно так мало потерь: хунхузы, засевшие на неприступных утесах, могли бы расстреливать на выбор проезжающих по дороге совершенно безопасно для себя.

Разливы Тайцзыхэ покрыли всю долину галькой, накаливающейся на солнце чуть не добела; лошадям было очень тяжело ступать по ней, и они шли, точно ощупью.

Мы пришли в Сяосырь в 8 часов вечера и остановились все вместе в просторной фанзе богатого купца. Как у всех торговцев, жилые фанзы находились в глубине двора, а лавки выходили на улицу. Двор был окружен высокой каменной стеной, крыльцо обложено плитами и огорожено каменной решеткой со столбами, на которых скалили зубы изображения чудовищ, не то львов, не то собак. У входа росли два кипариса, а вокруг террасы цвели розы.

Нам было подано по кружке чаю с кусочком сахару вприкуску. Сахар составлял такую редкость в отряде, что генерал привык совсем без него обходиться.

Выступление назначено в двенадцать часов ночи; мы легли спать в девять, а в одиннадцать нас разбудили к ужину; горячий суп отогнал сон и подкрепил нас.

Перед выступлением проводник, договорившийся указать нам дорогу, исчез. Генерал крикнул на хозяина нашей фанзы, что он даст ему сто плетей, если не будет сейчас же другой. Через пять минут проводник нашелся, но у него не было лошади. Новые угрозы злополучному хозяину получить сто, двести, триста плетей воздействовали, и лошадь тоже была добыта. Мы тронулись в путь.