Дневник запертого в квартире, или Сердца Под Октябрьским Дождём

"Иногда я просыпаюсь от криков. Иногда не просыпаюсь, но вспоминаю наутро, что слышала их сквозь сон. С Анной ты говорил, я, кстати, очень рада, что она не утратила искры сочувствия в груди, а Оля... уверена, раз ты здесь, ты нашёл способ мимо неё пробраться. Бедняжка была послушной девочкой. Хорошей. Интересной собеседницей - в её голове жили тысячи идей. Когда мама сказала, что никто даже в своих мыслях не смеет покидать пределы квартиры, Оля сделалась главным её оружием. Когда я пыталась вообразить себя в другом месте, она всегда оказывалась рядом. Говорила: "Машка, мама придёт за тобой. Мама видит тебя. Она накажет нас всех". В чулане было спокойно, но потом нас отправляли туда только вместе - за мои и за её провинности. Моих было гораздо больше..., - лицо моей новой знакомой оставалось безмятежным, будто у школьника, пересказывающего события одной из мировых войн. - Теперь и она мертва. А вот мне повезло".

"Я... почти уверен, что знаю полную историю. Собирал информацию по крохам. По крупицам. Твоя мать была ужасным человеком".

Я ожидал гримасы, но на лице Марии появилась лёгкая улыбка.

"Быть женой и матерью - самая чёрная работа, которую я знаю, - сказала она. - Любить своего мужа до конца жизни и даже после неё - великий труд. Возможно, труднее ничего нет. Не сомневаться ни на миг - можешь себе представить?".

"Звучит так, будто ты её оправдываешь".

"Ты человек со стороны, - мягко сказала она, усаживаясь вновь на свой корень. Я присел рядом. - Видел её хоть раз? Разговаривал с ней?"

"Нет, но..."

"Эту женщину вела любовь. В какой-то момент, когда мама не способна была продолжать, любовь взяла её за руку и провела по острым камням, и через водоёмы, и по костям мёртвой земли. Мама ни на минуту не усомнилась в правильности выбранного ей пути, и в самом деле: какое значение имеет путь, когда ты идёшь лечить милое сердце?"

"Никогда не знаешь, куда в конечном итоге прибудет твой поезд, даже если на каждом перроне его встречают цветами", - я вспомнил улыбающегося мужчину на фотографии. Он так трогательно обнимал своих девочек. А потом это воспоминание заместило другое: раздутое белое лицо и опухшие руки, неподвижно лежащие на лакированных подлокотниках.

"Мама любила его до того сильно, что просто не могла отпустить. Она говорила: "Лучше человека нет на свете", и мы, маленькие неразумные девочки, верили ей на слово. Я-то совсем не помню, я была совсем крохой. Так что да, я не виню её. Может быть его - за слабость, - но не её. В каком-то смысле мама спасла папу. Вытащила из ямы, в которую он свалился".

"Заболел, - сказал я. - Твоя мать писала, что он заболел".

Мария пропустила мою ремарку мимо ушей.

"Оля и Аня немного его помнили. Рассказывали, что он был большим, весёлым, часто нянчил их на коленях. От него пахло кофе и тёплым молоком, а голос похож на приятное урчание в животе после еды. Все хотели бы, чтобы он вновь стал прежним".

Она посмотрела на меня и не отводила взгляда около минуты. Я первый опустил глаза.

"Любящее сердце не способно смириться с целой прорвой вещей. Заболел? О, нет. Он был мертвее мёртвого, его тело разлагалось в кресле, выдыхая к вечеру тучи мух. Мама не отпускала его душу; своими чувствами она намертво привязала его к телу".

"Разве это любовь! - воскликнул я. - Так не бывает!"

"Любовь бывает разной. Ты человек оттуда, - она сделала многозначительный жест рукой. - Из большого мира. Ты лучше объяснишь мне, как бывает. Я просто говорю то, что знаю и что видела своими глазами".

Я надолго задумался. Хотелось отыскать одно-единственное веское слово, которое заставит Марию думать в унисон со мной, но такого слова, кажется, просто не могло существовать. Потом мне вспомнилась Акация, и я не смог сдержать улыбки.

"А знаешь, мне всё это знакомо. В некоторых случаях весь накопленный человечеством опыт можно просто выбросить на помойку, - я соединил руки у груди жестом, долженствующим обозначать то, что не так просто передать словами. - День, когда появилась эта малышка... был переломным для всей моей жизни. Наверное, именно тогда я понял, что ширма, отделяющая безумное от повседневного, сродни паутины, затянувшей дверной проём. Ты почувствуешь её как нечто неприятное и едва осязаемое, но и только".

Она слушала, обняв руками колени. Потом, отбросив прядь волос, нимало не потускневших за прошедшие годы, сказала:

"Наша мама всегда знала что делать. Только она одна могла разговаривать с папой, когда он заболел. Она уговорила его остаться, и он не смел ей отказать. Не думаю, что он этого хотел. Возможно, он хотел, чтобы мы ушли и оставили его в покое. Он хотел отправиться в путешествие, но это не так просто, когда тебя держат за руки и за ноги. Поэтому ему пришлось согласиться".

"Согласиться на что?"