Дневник запертого в квартире, или Сердца Под Октябрьским Дождём

Алёна не могла сказать, сколько просидела на бетонном полу. Кажется, она даже проваливалась в сон, будто кто-то, проходя мимо, случайно зацепил ногой провод и выдернул её из розетки. И даже будучи в сознании, женщине удавалось находиться в удивительной гармонии с собой. Всё, что она хотела сейчас, это лежать без движения - всё равно где - и чувствовать заурядность мира. Она знала, что от любой, самой простой фантазии её начнёт тошнить, а потом, чего доброго, вырвет прямо на лестничную площадку, сделав совершенным сходство с пьяной бродяжкой - счастливой пьяной бродяжкой, если уж на то пошло.

Алёна не пыталась искать Акацию. Знала, что не найдёт - по крайней мере, в том виде, в котором приняла из рук Валентина.

Но потом холод, онемевшие конечности и, не в последнюю очередь, звук открывающейся двери заставил девушку поднять голову. Она будто увидела себя со стороны, чужими глазами: лежит здесь, как оброненная кем-то вещь, локти испачканы в земле, от одежды несёт потусторонним холодом и болотом... Девушка нашла в себе силы удивиться: что это, кто-то из живущих мышиной жизнью соседей не посмотрел в глазок? Ведь негласные законы, предписывающие остерегаться людей дождя и людей снега, беспокойных бродяг, зрачки которых похожи на тайники, где лежит завёрнутые в газету несколько мучительных секретов, никто не отменял...

Но дверь открывалась. Скрипнули петли. Сверкнул в свете лампочки латунный номер. Девушка опустила голову: воспоминание вспыхнуло, как клочок нагретой бумаги. Она так поступила? Как она посмела так поступить? Шаркающий звук шагов напоминал о коридорах "Дилижанса", где в умиротворённой тишине сольные партии брали поочерёдно звяканье ложки в стакане, тихое сухое покашливание, да звук радио из одной из комнат, радио, настроенного на ретро.

- Птичка вернулась. Я ждал тебя.

Голос был заикающимся, немного шепелявым. От его владельца больше не исходило угрозы - или Алёна её попросту не чувствовала, терзаемая угрызениями совести. Что-то зашуршало; она почувствовала запах, какой бывает от залежавшихся продуктов или давно не стираного постельного белья, и поняла, что мужчина опустился на корточки рядом.

- Прости меня... твоя мама...

- Мама уехала на большой белой машине. Мне сказали: не ехать. Мама больше никогда не вернётся. Я немного плакал.

- Да. Это я виновата. Не могу поверить, что поступила так. Я ведь даже не вызвала ско... большую белую машину, когда увидела, что она умирает.

Алёна разглядела обутые в сланцы ноги, жёлтые, потрескавшиеся ногти и краешек пледа в белую и красную клетку. Приподняв голову, она поняла, что сын старухи - не могла вспомнить, как его зовут, - кутается в одеяло, словно только что вернулся со съёмок "Билли Кида и Джона Сердитого Ястреба". Словно после смерти матери он, как настоящий блудный сын, раскаялся и вспомнил о своих корнях. Ассиметричное лицо всё ещё было отталкивающим, однако больше не пугало. Алёна была совсем не уверена, что после всего случившегося что-то могло её напугать.

- Как я могу загладить свою вину? - холод превратил заплаканное лицо в маску и лишил чувствительности все мышцы, так что Алёна постаралась выразить своё раскаяние голосом. Она и правда считала, что совершила ужасный поступок. Возможно, самый ужасный во всей своей жизни, прошлой и будущей. - Могу я что-то для тебя сделать?

Индеец смотрел в пространство. Его лицо притягивало свет, делая выпуклыми физические недостатки. Сложно поверить, что когда-то этот человек с безвольно висящими губами и крупными, похожими на лежалые яблоки, надбровными дугами, был нормальным. Алёна заметила, что одно ухо у него крупнее другого, и подумала, что будет звать его Большим Ухом. Это была неожиданно свежая, вкусная мысль; она развернула её на сто восемьдесят градусов, задав курс на возвращение к жизни.

- Затмение. Очень страшно. Это когда солнце скрывается за луной, - он поднял руку, загородив ладонью лампочку, что светила будто сама для себя в открытом плафоне из тонкой проволоки. - Ты яркая сейчас, но тогда была такая тусклая! Как луна. У меня сердце болело. Под луной творятся ужасы и страсти.

- Я была сама не своя, - покаялась Алёна.

- Ты побывала и солнцем и луной, и это зачтётся. Когда-нибудь ты станешь путником, который потеряет дорогу, когда чьё-то другое солнце загородит чья-то другая луна. Слышишь меня, птичка?

- Я слышу, но не понимаю.

Алёна приподнялась и помассировала бока, пытаясь вернуть телу подвижность.