Дневник запертого в квартире, или Сердца Под Октябрьским Дождём

То время прошло. Она больше не маленькая девочка. Алёна чувствовала, что старые раны снова болят, но спина осталась прямой. "Я с этим разберусь", - думала она, отдавая себе отчёт, что в первую очередь необходимо разобраться, кто бродил по мокрым тротуарам Кунгельва и кто смотрел её глазами в трамвайные окна. Дурман прошёл. Может, там, в башне, на жёсткой постели она придёт в себя с дурной головой, вновь станет большим уродливым кукушонком, что разевает рот и требует больше, и больше, и больше смысла для своих бредовых идей, но сейчас голова оставалась пугающе-чистой. Алёна Хорь сосредоточилась на Валентине и Акации, отодвинув мысли о муже (много ли несправедливого она наговорила? не поздно ли ещё всё поправить?), о старухе, которую оставила умирать, не вспоминала о пузыре с дурной кровью, который, конечно, никуда не делся. Она знала, что всё это придёт.

Только не сейчас.

Сейчас время, как говорят в кино, to face what you dream, столкнуться лицом к лицу с тем, чем она всё это время грезила.

Алёна взяла себя в руки. Повторила спокойно:

- Единственное, что я сейчас могу, так это исчезнуть в любую минуту. Вне зависимости от моих или твоих желаний.

Шея Валентина раздулась, как у жабы.

- Ты такая же бесполезная, как та, другая женщина. Как и все женщины здесь. Пришла посмеяться, да? Поглазеть на самого неприятного на планете человека, настолько неприятного, что его упрятали в спичечный коробок и зарыли глубоко под землю, - он без всякого пиетета ткнул пальцем в окно. - Я никто, и всегда был никем. Я сломанный человек. Тот, кто с самого начала знал, что он не принесёт никому счастья.

Алёна не сразу поняла, что под котлом её сердца пляшет пламя. Теперь же вода закипала. Юра бы узнал эту чуть приподнятую верхнюю губу, обнажающую зубы, саркастическую нотку в голосе.

- Знаешь, на что это похоже? - сказала она. - На крайнюю степень эгоизма. Взять хотя бы то, сколько патетики в твоих речах... сколько "я". Помню, мне показались неприятными все эти пространные рассуждения о прошлом, но даже тогда я искренне тебя жалела. Я думала: "Этот человечек заблудился, да, однако он, кажется, неплохой. Пожалуй, ему не помешало бы немного самоуважения".

- Пустая трата сил и времени, - сплюнув, заметил Валентин. - За что мне себя уважать? Я всю жизнь жил, забившись в дыру, как крыса. И... даже если всё это вдруг окажется одним длинным, страшным кошмаром, призванным чему-то меня научить, я не собираюсь менять свою жизнь. Мы с ней нашли подход друг к другу.

- Твоя страсть к чужой жизни, - Алёна провела рукой над заваленным хламом столом, стараясь ничего не коснуться. - Это какая-то разновидность фетишизма?

Она думала, что он разозлится, хотя и не слишком понимала, зачем ей понадобилось его злить. Но добилась только куска холодного и невкусного, как испортившееся масло, молчания. Оно не было точно отмерянным, оно могло длиться и длиться, пока спины слонов не подломятся и мир не рухнет, как яичница со сковороды. Но, несмотря на всё, что Валентин утверждал, в одном он был волен - ставить точку там, где пожелает.

- Тебе нужно придумать, как меня отсюда забрать, - хмуро сказал он, вытирая ладони о штаны.

Алёна чуть не расхохоталась.

- Ты не больно-то хочешь жить. Зачем мне тебя отсюда вытаскивать? Того, что я увидела и услышала, достаточно, чтобы понять: большому миру от того, что ты в него вернёшься, не станет лучше.

Акация раскричалась, и Валентин согнал с её носа крупное летучее насекомое. Он сказал голосом сварливой тётушки:

- А зачем ты проделала такой долгий путь? Насколько я знаю, обычные люди не любят тратить время зря.

- Я была околдована, - сказала Алёна. - Это был морок. Кто-то создал в моём воображении замкнутый мир, двойника квартиры, поселил в него идеального страдальца.

- Так вот он я, - на лице мужчины, словно прорвав какие-то барьеры, появилась бесконечная усталость. - Идеальный страдалец. Я ничем не заслужил твоё доброе отношение, знаю... и ты права. Ты читала про моих родителей? Они до сих пор здесь, являют собой яркие образы, напоминающие, что я могу стать таким же, что я могу стать ещё хуже, гораздо хуже, если однажды хоть на миг ослаблю поводок.

Он подался вперёд. Алёна отступила на шаг; их разделял всего лишь стол, который этот страшный человек мог обогнуть в одно движение.

- Я слышу, как в твоих карманах звенят ключи от моей клетки! - торжественный шёпот каким-то образом расколол лицо на две половины, и Алёна, всматриваясь в него широко распахнутыми глазами, никак не могла понять, по горизонтали или по вертикали. - Давай же, доставай их. Или я недостаточно тебя напугал?