Дневники

“Красная звезда” привезла людей, а затем начали их сокращать и сократили столетнюю старуху; журналисты, чтобы самим оправдаться, что они не убежали, они были ласковы, а сегодня уже другие; писателей рассылают по фронтам — “с ними я говорить не буду, они не мужчины, а тут что же, говорить со своими приходится” — говорит уборщица на тему — “Хуже не будет”.

Вчера приехал Панферов, сегодня заходил в “Известия”,— живут на узлах, в зале, на лестницах. Хлопоты из-за ресторана. Вежливые польские офицеры: Афиногенов не пустил осматривать помещение с Лозовским³³, который отказался подписать телеграмму. “Красная звезда”, где на писателей кричат, как на солдат. Вчера было заседание. Лозовский разбирал вопрос о пьянстве Петрова³⁴, о чем говорит весь город, так что в ресторане не подают ни вина, ни водки.— Действовать: значит причинять несчас-

85

тье,— говорит А.Франс. И так как он человек добрый и не хочет причинять несчастья, то герои его говорят, но не действуют.

Писать сейчас, собственно, не действовать, т.к. разговоры, может быть, и причинят несчастье, как например все разговоры [нрзб.], а тут самое сокровенное — писание — не читают.

 

13/IX.

Вчера болело горло от раздражения, надо полагать.

 

Куйбышев (перед отъездом в Ташкент) ³⁵

 

18/XI.

Темный город, хотя и не целиком затемненный. Кое-где сверкает окно и на углах улиц светятся фонари. Идут полупотушенные машины. Над Волгой темнеет туча — может быть, пойдет скоро снег. В комнатах много вещей. Катаев бегал весь день, чтобы достать денег, звонил по вертушке Ча(а)даеву³⁶ и денег не достал, так и отказался. Тамара доставала продовольствие.

 Ташкент, 1942. Заметки

 

4/VI.

Как волна, раскатились сегодня по городу, подробности бомбежки англичанами Кельна, рассказанные вчера А.Толстым на заседании Редколлегии “Советского писателя”. Когда я стал оживленно повторять этот рассказ Тамаре и упомянул о гибели Кельнского собора³⁷, у нее на глазах показались слезы. Приблизительно то же самое, но по-другому рассказал Погодин, с которым я обедал в столовке: “Мы грустим, что сегодня не разрушили еще одного города. С точки зрения 1913 года мы сумасшедшие”. Добыли кофе. Писал усиленно: 14 страниц, и не заметил, но вообще-то от жары тяжко. Словно в голове сверлит винт. Пять дней как уже приехали наши из Чистополя³⁸, но только сегодня получили от них телеграмму, посланную с дороги из Оренбурга.

Два дня назад похоронили Ивана Николаевича Ракицкого³⁹. Он знал много о Горьком и все унес в могилу. Возле морга, в

86

толпе, стоял гроб с трупом. Никто не обращал внимания. Из морга выносили гробы, подъезжал ослик. Ждали оркестр. Наконец появились дроги. Возница, невероятно вежливый,— словно баптист,— подошел и сказал, указывая на одну из кляч: “Вот та, помоложе, стоит, а эти уже упали, бедняжки. Они на подножном корму. Прикажете ехать”? Оркестр так и не появился. Поехали. Впереди тоже кого-то несли,— да и позади. Пыльно. Заболела от жары голова. Колымага качалась на рытвинах, и однажды гроб чуть не свалился — благо художник Басов⁴⁰ подхватил его. Спорили у могилы — всем показалось, что могила коротка, и сомневались, выдержат ли тряпичные веревки тяжесть гроба. Могильщик и его жена в красной юбке лопатой мерили гроб и могилу. Закопали. Появились такие запыленные нищие, что нельзя было отличить мужчину от женщины. Они ходили, просили “беженец — копеечку”. Оказалось, что они живут здесь, на кладбище. Уже могилу закапывали, когда тот же проворный Басов догадался призвать оркестр “с соседнего покойника”. Молодые оркестранты в парусиновых штанах и темных рубахах, с инструментами в чехлах. Кто-то из них сказал пьяным голосом: “Давай Шопена”. Сыграли два отрывка и ушли. Ушли и мы. Кладбище грязное, запущенное, одна из присутствовавших на похоронах шла рядом со мной и жаловалась, что Горсовет отпустил кладбищу 45 тысяч на ремонт, а они ничего не сделали,— только на главной аллее посадили тополя. А мне было совершенно наплевать на все это, на весь этот ремонт! Пришли к Пешковым. Оказалось, Толстой потому не был на похоронах, что расхворался. Кто-то тихо высказал предположение: “Из-за запрещения Ивана Грозного”⁴¹. Выпили красного вина, съели по разрезанной котлетке и ломтику хлеба, и пошли домой, причем я был полуживым, так как очень устал.

Иван Николаевич Ракицкий в молодости был очень богат, но, по словам Горького, растратил все свое состояние на раскопку скифских курганов. Не знаю, так ли это, но похороны достойны раскапывателя курганов.

5/VI.

Конец № 8. Шайл-Зайнутрин, мазар⁴².

Лучшим доказательством древней цивилизации на Юге есть — южное гостеприимство. Мы приехали к обыкновенным и, по-ви-

87