Дневники 1862–1910

15 октября. Утром приехали Стахович, Долгоруков с Серополко осмотреть библиотеку народную, а вечером – сын Сережа. Рассказала всё Стаховичу, он старался всё так объяснить, что как будто ничего и не было и всё просто, не о чем тревожиться. Но меня не успокоишь словами. Вот то, что Лев Ник. не ездит к Черткову – это меня пока успокаивает. Но он слаб и грустен. Поехал сегодня верхом с Душаном Петровичем, лошадь не хотела прыгать через ручей и когда прыгнула, так подбросила Льва Ник., что у него сразу заболело под ложечкой и на весь вечер была изжога. День прошел в разговорах, на людях стало легче жить. Ночью читала корректуры. Наши все ходили в библиотеку с гостями. Всё та же морозная, ясная и сухая погода.

16 октября. Встала спокойная, хотя нездоровая. Утро не спалось, и всё думала, как бы выручить из банка в Туле дневники Льва Николаевича. Вышла к завтраку, и вдруг Лев Ник. объявил, что едет к Черткову. Хитрая Галя посылала за Душаном Петровичем, будто у нее невралгия, и Л. Н. к этому придрался, что надо же ее навестить и надо видеть Черткова по поводу каких-то писем; разумеется, выдуманный предлог.

Не сумею выразить, что сделалось со мною! Точно во мне оторвалась вся внутренность. Вот они, угрозы, под которыми я теперь постоянно живу! Я тихо сказала: «Только второй день, как я стала немного поправляться», – и ушла к себе. Потом оделась и вышла пройтись, но вернулась, отозвала мужа и тихо, почти шепотом, ласково ему сказала: «Если можешь, Левочка, погоди еще ездить к Черткову, мне ужасно тяжело!»

В первую минуту он не рассердился, сказал, что ничего не обещает, но желает сделать всё лучше, но когда я повторила свою просьбу, чувствуя себя невменяемой от внутреннего страдания, он уже с большей досадой повторил, что не хочет ничего обещать. Тогда я ушла, лазила по каким-то оврагам, где меня трудно бы было когда-либо найти, если б мне сделалось дурно. Потом вышла в поле и оттуда почти бегом направилась в Телятинки, с биноклем, чтобы видеть всё далеко кругом. В Телятинках я легла в канаву недалеко от ворот, ведущих к дому Чертковых, и ждала Льва Ник. Не знаю, что бы я сделала, если б он приехал; я всё себе представляла, что легла бы на мост через канаву и лошадь Льва Ник. меня бы затоптала.

Но он, к счастью, не приехал. Видела я молодого Сергеенко и Петра, везшего воду. Под видом какого-то христианского единения Чертков набрал молодых людей, которые ему служат, как и наши люди – нам.

В пятом часу я ушла и опять пошла бродить. Стало темно, я пришла в сад и долго лежала на лавке под большой елкой у нижнего пруда. Я безумно страдала при мысли о возобновлении сношений и исключительной любви к Черткову Льва Николаевича. Я так и видела их в своем воображении запертыми в комнате, с их вечными тайными о чем-то разговорами, и страдания от этих представлений тотчас же сворачивали мои мысли к пруду, к холодной воде, в которой я сейчас же, вот сию минуту, могу найти полное и вечное забвение всего и избавление от мук ревности и отчаяния! Но я опять из трусости не убила себя, а побрела, не помню даже какими дорожками, к дому. В дом я не вошла, мне было страшно, и я села на лавку под елкой. Потом я легла на землю и ненадолго задремала.

Когда стало совсем темно и я увидела в окнах Льва Ник. свет (значит, он проснулся), меня пошли искать с фонарями. Алексей-дворник меня нашел. Я встала, увидала Варвару Михайловну и совсем ошалела от холода, усталости и пережитых волнений. Пришла домой, вся окоченела от холода; всё притупилось; я, не раздеваясь, села и так и сидела, не обедая, не снимая кофточки, шляпы и калош, как мумия. Вот как без оружия, но метко убивают людей.

Оказалось, что Лев Ник., измучив меня и не обещав ничего, к Черткову не поехал, а поехал в Засеку, послав Душана Петровича мне сказать, что не поехал. Но Душан Петрович меня не нашел, я уже ушла в Телятинки.

Когда я вечером спросила Л. Н., зачем же он меня измучил, не сказав, когда я его спрашивала, он мне со злобой начал кричать: «Я хочу свободы, а не подчиняться твоим капризам; не хочу быть в 82 года мальчишкой, тряпкой под башмаком жены!» – И много еще тяжелого и оскорбительного говорил он, а я страдала ужасно, слушая его. Потом сказала ему: «Не так ты ставишь вопрос. Не в том дело, не так ты всё толкуешь. Высший подвиг человека есть жертвовать своим счастием, чтоб избавить от страданий близкого человека». Но это ему не нравилось, и он одно кричал: «Все обещания беру назад, ничего не обещаю, что хочу, то буду делать», и т. п.

Лишаться общения с Чертковым ему, конечно, невыносимо, и потому он так злится, что я не могу выносить возобновления дружбы личной с этим негодяем.

Раза два я входила поздно вечером, выйдя из оцепенения, к Льву Ник. и хотела как-нибудь умиротворить наши с ним отношения. С трудом достигла этого, мы простились, поцеловались и расстались на ночь. Он сказал между прочим, что желает всё сделать, чтоб меня не огорчать и как мне лучше. Что-то будет завтра?