Дневники. 1913–1919: Из собрания Государственного Исторического музея

В «Русских ведомостях» статья о безвыходном положении вследствие того, что партии, раздирающиеся враждой, столкнулись, ни одна не хочет уступить «и нет верховного арбитра, который мог бы разрешить это столкновение, гибельное для России». Что же это, как не воззвание почтенной газеты к монархии. Опыт пережитого выясняет мне с большою убедительностью два заключения. 1) Монархия в России не доделала своего, может быть, жестокого и неблагодарного, но необходимого дела, которое было доделано ею ко времени революции во Франции. Она не закончила еще слияния частей России в одно национальное целое. Части эти только и держались монархом, а когда его не стало – они начали разваливаться. Монархия объединяла их, нередко прибегая и к принудительным, насильственным мерам, и весь odium [50] за них падал на нее. Но это дело необходимости, если мы не хотим развалиться. 2) Русский народ не приобрел еще такого характера, выдержки и развития, чтобы те партии, на какие он теперь распадается во взаимной своей борьбе, могли обойтись без «верховного арбитра», голос которого был бы уже окончательным и безапелляционным. Может быть, во Франции и Америке это можно. Но у нас, как показывает опыт, гибельно, и жизнь сама приведет нас к тому, к чему она всегда приводила при раздорах партий: или к тирании, если в народе есть спасительное чувство самосохранения, или к такой же политической гибели, какую испытала Польша. Из абсолютной монархии прямо в «демократическую республику» не прыгают.

28 июля. Пятница. Кроме утренней прогулки в парке, я не выходил из дома и много написал. У нас была за чаем жена директора Ломжинской гимназии. Их судьба, куда они отправятся, все еще не решена. Для меня большая отрада, что я, работая, живу в 1697 г. в Голландии и таким образом хоть на несколько часов в день могу покидать русскую действительность XX века с ее «товарищами», «эсерами», «линиями поведения» и всем этим прочим словесным навозом и с ее небывалым позором.

29 июля. Суббота. Л[иза] уезжала рано утром в 5 час. в Рыбинск, как она это обыкновенно делает здесь по субботам, и вернулась в 12 не только с мясом и зеленью, но и с мешком ржаной муки. Все же насколько жизнь здесь в отношении продовольствия обставлена лучше, чем в Москве! Есть, по крайней мере, все основное необходимое, и даже мясо. Все страшно дорого, но имеется, и не надо прислуге стоять в очередях, как в Москве. Но дороговизна прямо ужасающая. То, что стоило раньше 15 коп., стоит теперь 1 р. 15, и все в той же пропорции. У нас уже не рубль, а что-то меньше франка. Мне удалось много поработать. Сегодня подходил к нашей даче нищий. Я вынес ему пятак, но стал делать замечание, что теперь заработать можно и т. д. Но он мне возразил: «Плохя! Плох! Мне денег не нужно!» – и взглянул на меня такими ясными, кроткими и умными глазами, что мне стало совестно. Сколько раз давал себе слово таких замечаний просящим не делать. Рожь уже сжата. На березах кое-где появляются желтые, золотые ветки. «Помни, скоро лист желтеет, быстро твой проходит май!»

30 июля. Воскресенье. Засидевшись в течение недели, я сделал утром трехчасовую прогулку по обычному и любимому своему кругу: Глинино – Панино – Остров – и берегом Волги домой. К нам перед отъездом в Москву заходила Т. В. Щукина, и мы ее проводили на пароход. Весь остальной день я предавался отдыху – занятие довольно скучное. Тем более что пошел мелкий дождь. Вечером на пристани беседовали с соседом по даче – евреем о дороговизне и падении денег и с гувернером-латышом о красоте его родного города Риги, о которой и у меня наилучшие воспоминания.

31 июля. Понедельник. Отдохнув после вчерашней усиленной маршировки, я с особенной энергией работал над биографией, тем более что и утро было пасмурное, располагающее к работе. После чая, когда выглянуло солнце и стало ясно, катались с Миней на лодке. Письмо от С. К. Богоявленского.