Дневники 1913-1919

4 октября. Среда. К 11 час. утра я отправился в Университет на государственный экзамен; заходил предварительно в библиотеку передать список книг для семинария с просьбой держать их в читальной зале. Экзаменующейся публики было немного. Я начал экзаменовать один; затем с большим опозданием пришли Кизеветтер и Матвей Кузьмич [Любавский]. Я спросил шестерых; Кизеветтер и М. К. [Любавский] каждый троих. К часу мы кончили. В профессорской много народа, и нового народа. Возвращаясь домой с Егоровым, также экзаменовавшим, мы на Моховой встретили М. А. Мензбира, который пригласил нас в экстренное заседание Совета в 9 часов вечера. На наши вопросы о причине он сказал, что служители клиник и Екатерининской больницы²²⁵ предъявили политические и экономические требования, и недоверие коалиционному правительству, и требование о передаче всей власти советам рабочих и солдатских депутатов, о выдаче им прибавок и об удалении его, Мензбира, из ректоров. Мы были изрядно ошеломлены этим известием. Вернувшись домой, позавтракав и немного отдохнув, я должен был опять идти в Университет на просеминарий. Я застал там студентов мужского и женского пола значительно больше, чем в прошлую среду. Явилось много новых, и надо было все объяснения повторять сначала. В 6 часов мы кончили, и я пошел домой обедать, а затем в третий раз двинулся в Университет на Совет, на Моховой встретив П. П. Гензеля. Совет собрался довольно аккуратно. Ректор [М. А. Мензбир] сделал доклад о происшествиях. Оказалось, произошел инцидент еще в Екатерининской больнице, где служащие, что называется, вывезли ее директора почтенного профессора П. М. Попова на тачке, т. е. велели ему надеть шляпу и пальто и убираться из больницы. Все были возмущены этим и единогласно постановили выразить П. М-чу [Попову] сочувствие через особую депутацию. Затем заведующие клиниками излагали происшествия; говорили: Спижарный, Россолимо, Алексинский. Был в Совете и Мануйлов, выступивший сразу же с прямолинейным предложением: не разговаривать с «этими господами» и закрыть клиники. Заведующие клиниками предлагали более постепенные и мягкие меры, так как закрытие клиник дело не такое простое, как это кажется на первый взгляд; но, конечно, придется прибегнуть в конце концов к этому средству, если ничто другое не подействует. Выступали, кроме людей сведущих в деле, и обычные советские болтуны, затянувшие заседание. Когда Мензбир произнес заключительную речь, где говорил, что, может быть, и его также завтра выгонят, как выгнали П. М. Попова сегодня, я ушел, предвидя, что немало еще времени уйдет на заявления «к постановке вопроса», «к порядку дня», «по мотивам голосования», «по личному вопросу», т. е. на всю эту словесную дребедень, столь любимую ненасытными болтунами. Было уже 12 час. ночи, и в речи Мензбира указывались самые практические меры. Л. М. Лопатин при встрече со мной, когда я шел в Университет, с тонким остроумием сказал: «Я и не думал, чтобы русский народ был до такой степенимонархичен. Как только монарха не стало – всякий образ и подобие потеряли»!

5 октября. Четверг. Утро в тишине за чтением книги Иконникова «Максим Грек»²²⁶ ради заседания сегодня Исторического общества, в котором назначен был доклад Ржиги о Максиме Греке. Был на семинарии в Университете от 4 до 6, а затем, т. к. мне оставался перерыв до заседания Исторического общества только в размере 1 часа от 6 до 7, то я зашел в ближайшую кофейню Филиппова слегка подкрепиться. Стакан кофе стоит 70 к. Хлеба никакого нет. По соседству со мной сидел молодой, высокий, статный офицер с необычайно голодным видом. Осведомившись по карточке о ценах блюд, он спросил самое дешевое – два бутерброда с телятиной. Цена микроскопического бутерброда, на маленьком-маленьком кусочке хлеба – 1 рубль. Он съел их два – т. е. проглотил их в два глотка моментально – и выпил два стакана бурды, называемой кофеем, заплатил за это 3 р. 40 к. и вышел, конечно, таким же голодным, как вошел.

Цены прочим блюдам – 4, 4 р. 50, 5 р. Порция ветчины – 6 руб. Вот и живи на офицерское жалованье.

К 7 я был уже в Университете. Членов собралось немного: М. К. Любавский, Егоров, Готье, Бахрушин, из молодежи Рыбаков, Лютш, Бартенев, Львов. Было человек 12 курсисток. Доклад Ржиги очень интересен и подал повод к оживленным прениям. Я открыл их, указав на трафаретность и шаблонность разобранных Ржигой обличительных посланий Максима. В них очень мало исторического и конкретного материала. Далее говорили Готье, Бахрушин, особенно подробно и хорошо Егоров, сделавший параллели с западной дидактической литературой. М. К. [Любавский] сделал резюме. Мы все очень оживились в возникшем споре, и заседание надо признать на редкость удачным. Возвращались домой Любавский, Егоров, Бахрушин и я вместе. Бахрушин поселился теперь в нашем переулке и сделался моим соседом. Вернувшись домой, я поужинал, но мог бы и не ужинать, хотя с утра ничего не ел. Мы совершенно отвыкаем есть. Попросту начинаем голодать.