Читаем Дневники 1920-1922 полностью

Ходил в Озерище (волость) за 12 верст от Алексина получать свой месячный учительский паек 1-й категории — 15 фунтов муки, верст пять проплутал, часа два провел в Исполкоме, спорил, ссорился (— Семьям шкрабов не выдают еще! — Как же быть семьям шкрабов? и т. д.). Возвратился домой поздно вечером при луне, в конце концов, очень довольный и прекрасной погодой, и что все-таки 15 ф. достал. В Громове обменял ложку соли на кусок хлеба, нашел на дороге 16 рассыпанных луковиц и, конечно, подобрал их и съел две с хлебом.

Разговоры встречных мужиков исключительно о поборах (— У нас по 2 ф. масла с. головы. — А у нас по три! — Мать их…! — У нас коноплю обложили. — И у нас… Мать их…). Встретились мужики с сеном, одной деревне отвели косить за 10 верст от себя, а той деревне, возле которой они косили, назначили косить возле первой, и вот встретились и ругают их. Раньше было, «он» — неприятель, чужой, теперь «они» — свои неприятели; не говорят «большевики» или «коммунисты», а всегда «они». Мне кажется, только невиноватый может сказать «он» (антихрист), но кто из нас не виноват, кто отказался от своей доли в грабеже для общего дела? Как будто гигантской мешалкой взмешали болото и лес, тут и кусты, и мох, все переломалось, перепуталось.


(Утром листья на деревьях как намокнут, так и остаются блестящими, непожелтелые яблонки, будто лавры, блестят.

Летят журавли вверх… вверх! внизу коровий мир, колодезь с бадьей, курицы и обручение пролетарское золотыми обручами, сделанными из русских старых империалов.

Часы все стоят — не нужны. Ночью узнаю рассвет по движению хвоста Большой Медведицы от трубы школы к березам. Тяжелое утро, и туманы в лесах сходят и раскрывают дворцы золотые.)


Сентябрь. Как в ледоход на реке льдинка за льдинкой, так на небе облако за облако по синему за далекий лес и туда дальше без конца уходят…

Сильно распустилась зеленая рожь, заяц залег рядом в кустах крепко в крепкой, весь день не сходящей росе. Ночью проснешься — в темноте там и тут будто каскады золота сыплются, это вспоминаются глазам золотые листья на березах.

А то смешаются, соединятся все льдинки-облачка на небе, в сине-лиловой сплошной завесе чудятся суровые замыслы зимы, и вдруг через эту завесу пробьются и падают лучи до земли, как леса светлого трона…

Вечером небо очистилось и оранжевая заря осталась светить в сумерках, и клены-березы-ясени светились, помогали заре, а луна бледная дожидалась конца сумерек и тайно помогала светиться сумеркам ярко; заря потухала, небо делалось лунным, на земле легли тени, звезды показались намеками, и началась холодно-лунная ночь… В эту ночь на рассвете были первые цветы мороза на окнах, и на крышах белое лежало до солнца и потом таяло и с крыш капала холодная вода.

Вечером в Чистике учились токовать молодые тетерева, и их весеннее пение осенью было, как зелень озими накануне зимы.

Утром туманы синие разбегались от солнца, открывая леса золотые и все утро, царственно раскидистое, широкое, великое…


30 Сентября. Буржуазное счастье, как и в природе, состоит в отличии, а пролетарское в равенстве (отсюда пайки и проч.).


Мы с товарищем моим несем лесами-горами по тяжелой ноше за плечами. Я говорю ему: «Мы с тобой несем крест пролетарского ига во имя всеобщего буржуазного счастья». — «Буржуазного?» — спрашивает он. «Да, говорю, буржуазного, п. что счастье пролетария отличается от буржуазного только тем, что оно для всех одинаково, оно всеобщее».


Можно оборвать жизнь ребенка, и она вспыхнет гениальною искрой, как при размыкании электрического тока. Ребенок может остаться жить после этой вспышки, но это будет конченая жизнь (дети-герои на войне, дети-музыканты и т. д.). Наше время коммуны — гибель детей.


У попов распространено такое мнение, что мужики только на поверхности своего сознания отрицают советскую власть, а в душе — ее сторонники и этим тайным признанием держится советская власть. Похоже на тех победителей, которые убивают пленных: вы внутри себя нам враги.


В городе признаки политического интереса в связи с неудачами большевиков на фронте, но до чего теперь стали осторожны в оценке событий!


Мы с доктором поставили такой осторожный диагноз: если удастся заключить с поляками мир, поборы военные кончатся, солдаты вернутся домой, то и население на пока (на зиму, до весеннего голода) примирится с положением, и так до весны, вероятно, положение останется по-старому.


2 Октября. Революция разделяется на переходы: 1) организованного разбоя, 2) организованного воровства.

Положим, я нахожу в музее Барышникова тайник с миллионами золота, что я должен возвратить золото Барышниковым, или Совету, или же взять себе? (Этим выразится, за что я стою, или за старое, или за новое.)

Вчера был адский закат и полнеба было покрыто огненным сеном, а сегодня среди дня порхали белые мухи.


3 Октября. 1-й мороз.

Перейти на страницу:

Все книги серии Дневники

Дневники: 1925–1930
Дневники: 1925–1930

Годы, которые охватывает третий том дневников, – самый плодотворный период жизни Вирджинии Вулф. Именно в это время она создает один из своих шедевров, «На маяк», и первый набросок романа «Волны», а также публикует «Миссис Дэллоуэй», «Орландо» и знаменитое эссе «Своя комната».Как автор дневников Вирджиния раскрывает все аспекты своей жизни, от бытовых и социальных мелочей до более сложной темы ее любви к Вите Сэквилл-Уэст или, в конце тома, любви Этель Смит к ней. Она делится и другими интимными размышлениями: о браке и деторождении, о смерти, о выборе одежды, о тайнах своего разума. Время от времени Вирджиния обращается к хронике, описывая, например, Всеобщую забастовку, а также делает зарисовки портретов Томаса Харди, Джорджа Мура, У.Б. Йейтса и Эдит Ситуэлл.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное
Дневники: 1920–1924
Дневники: 1920–1924

Годы, которые охватывает второй том дневников, были решающим периодом в становлении Вирджинии Вулф как писательницы. В романе «Комната Джейкоба» она еще больше углубилась в свой новый подход к написанию прозы, что в итоге позволило ей создать один из шедевров литературы – «Миссис Дэллоуэй». Параллельно Вирджиния писала серию критических эссе для сборника «Обыкновенный читатель». Кроме того, в 1920–1924 гг. она опубликовала более сотни статей и рецензий.Вирджиния рассказывает о том, каких усилий требует от нее писательство («оно требует напряжения каждого нерва»); размышляет о чувствительности к критике («мне лучше перестать обращать внимание… это порождает дискомфорт»); признается в сильном чувстве соперничества с Кэтрин Мэнсфилд («чем больше ее хвалят, тем больше я убеждаюсь, что она плоха»). После чаепитий Вирджиния записывает слова гостей: Т.С. Элиота, Бертрана Рассела, Литтона Стрэйчи – и описывает свои впечатления от новой подруги Виты Сэквилл-Уэст.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное

Похожие книги

100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии
100 великих кумиров XX века
100 великих кумиров XX века

Во все времена и у всех народов были свои кумиры, которых обожали тысячи, а порой и миллионы людей. Перед ними преклонялись, стремились быть похожими на них, изучали биографии и жадно ловили все слухи и известия о знаменитостях.Научно-техническая революция XX века серьёзно повлияла на формирование вкусов и предпочтений широкой публики. С увеличением тиражей газет и журналов, появлением кино, радио, телевидения, Интернета любая информация стала доходить до людей гораздо быстрее и в большем объёме; выросли и возможности манипулирования общественным сознанием.Книга о ста великих кумирах XX века — это не только и не столько сборник занимательных биографических новелл. Это прежде всего рассказы о том, как были «сотворены» кумиры новейшего времени, почему их жизнь привлекала пристальное внимание современников. Подбор персоналий для данной книги отражает любопытную тенденцию: кумирами народов всё чаще становятся не монархи, политики и полководцы, а спортсмены, путешественники, люди искусства и шоу-бизнеса, известные модельеры, иногда писатели и учёные.

Игорь Анатольевич Мусский

Биографии и Мемуары / Энциклопедии / Документальное / Словари и Энциклопедии